БОЛЬШАЯ ЧАСТЬ МОИХ ПАЦИЕНТОВ, ОБРАТИВШИХСЯ С ЗУБНОЙ БОЛЬЮ ИЛИ УЖЕ РАЗВИВШИМСЯ ГНОЙНЫМ ПРОЦЕССОМ, ЗУБНУЮ ЩЕТКУ ВИДЕЛИ ЛИШЬ НА ПОЛКАХ МАГАЗИНА И В ТЕЛЕВИЗИОННОЙ РЕКЛАМЕ.
Позже, когда пациенты с переломами костей лица перестали быть для меня редкостью, я понял, что отвратительная гигиена полости рта является их отличительной чертой. Думаю, какие запахи извергают такие рты, вы можете догадаться: годами откладывающиеся камни на шейках зубов вызывают пародонтит, отчего и появляется этот гнилостно-зловонный запах, который я могу сравнить с ароматом разлагающегося трупа кошки. Все это вперемешку с запахом крови и зачастую парами сильнейшего перегара резко бьет по обонятельным рецепторам. Обычно после шинирования таких пациентов медицинская одежда, волосы, кожа и слизистая носа буквально пропитываются этим запахом и до конца смены не получается от него избавиться. Большое счастье, если человек обратился за помощью трезвый, поскольку, как показывает практика, травмы лица чаще возникают у мужчин, причем в процессе распития спиртных напитков. Проснувшись утром после веселой ночи и испытывая сильную боль в области перелома, будущий пациент решает не обратиться за помощью к врачу, а принять очередную порцию «обезболивающего». И так до тех пор, пока либо не кончится алкоголь, либо боль не станет невыносимой. Конечно, несправедливо говорить, что все травмы челюстно-лицевой области заканчиваются таким исходом, но большинство.
Я попытался объяснить своей пациентке необходимость удаления зуба, однако из-за этого у нее началась настоящая истерика, она стала реветь еще сильнее, постоянно всхлипывая и причитая что-то себе под нос. И, не придумав ничего умнее, я сказал ей: «А знаете, можно и оставить зуб там, в челюсти, только нужно будет депульпировать[4] его». Это было рискованно. Не было никаких гарантий, что впоследствии все же не начнется воспаление. Конечно же, пациентка ухватилась за шанс сохранить зуб. Все время, что я лечил эту девушку, у нее непрерывно текли слезы по щекам, отчего к концу всех манипуляций повязка на лице полностью промокла и ее пришлось менять.
Ближайшие четыре дня стационарного лечения пациентка была молчалива – замкнулась в себе. Во время осмотров мне не удавалось выйти с ней на контакт, на любой вопрос она отвечала односложно. Но я не мог не заметить, что она часто выходила из отделения на лестничную площадку поговорить по мобильному, вероятно, чтобы никто не слышал содержание разговора. Эти телефонные звонки ее очень расстраивали, после них она становилась подавленной, как мне показалось, покорной, напоминала маленькую девочку, которая в чем-то провинилась.
За пару дней до выписки она внезапно спросила меня:
– Руслан Викторович, а вы не могли бы написать в истории болезни, что я упала сама? Уберите запись, что меня избил муж. Я тогда плохо соображала, сама не понимала, что несла.
– Понимаете, история болезни – это официальный документ. Я записываю все с ваших слов и потом уже ничего исправить не могу.
Помолчав немного, я добавил:
– Это, конечно, не мое дело, но вам не кажется, что муж должен понести наказание за свой поступок? Почему вы его покрываете?