Атомная лодка пр. 671 в базе
Спасти положение могли профессионалы, но советские вооружённые силы во все времена строились на основе всеобщей воинской обязанности, и об этом оставалось только мечтать. Проблему пытались решить по-своему даже конструкторы. Так, на подводных лодках-истребителях проекта 705 предусматривался небольшой экипаж, состоящий только из офицеров, но это так и осталось экспериментом. Проблемы, связанные с низким профессиональным уровнем, касались и офицерского состава. Не случайно почти в каждом боевом походе командира подводной лодки контролировал представитель вышестоящего штаба — дивизии либо флотилии подводных лодок.
Опытных специалистов постоянно не хватало, поэтому офицеров, только что вернувшихся в родную базу после несения боевой службы, нередко буквально на следующий день снова отправляли в море. Иногда это заканчивалось печально. Об одном из таких случаев рассказал капитан 3-го ранга А. Саморуков:
«Перед самым выходом в море для несения боевой службы, ракетный подводный крейсер стратегического назначения К-140 столкнулся с другой подлодкой, и хотя на ремонт потребовалось всего 10 дней, командира сняли с должности.
На его место срочно назначили капитана 1-го ранга Козлова, для которого это была уже третья боевая служба в течение года (к тому же, уже имелся приказ о его переводе в Москву, но вместо столицы пришлось отправиться в Атлантику). Не удивительно, что через неделю у командира произошел инфаркт, и он слёг на койку. Командование принял дублёр, и лодка продолжила выполнять боевую задачу. Командование Северного флота узнало о болезни командира ракетоносца последним, за два дня до возвращения К-140 на базу. Как ни странно, Козлова даже наградили орденом Красной Звезды».[272]
Было ещё одно обстоятельство, о котором сообщил в своих мемуарах адмирал Г. М. Егоров:
«Внимательно изучив обстоятельства, предшествовавшие гибели лодки,[273] и проанализировав другие подобные случаи, я выдвинул несколько версий катастрофы. Одна из них состояла в том, что экипаж был перегружен различными работами на берегу и не мог по-настоящему подготовиться к дальнему океанскому походу».
Иными словами, перед дальним походом для несения боевой службы экипаж подводного ракетоносца не мог даже нормально подготовиться, не говоря уже об отдыхе. Когда же Егоров предложил запретить привлечение плавсостава к второстепенным работам на берегу, результат получился закономерный, в духе советской системы:
«Мои доводы, изложенные на совещании по итогам расследования, привели Горшкова буквально в ярость (сам он предъявлял претензии к промышленности, упирая на несовершенство техники). В резкой форме, не считаясь с фактами, главком отклонил мои предложения якобы за поверхность суждений».[274]
Команды стратегических ракетоносцев продолжали копать траншеи под фундаменты зданий, возводившихся в гарнизонах «своими силами» и перетаскивать мешки, вместо того, чтобы готовиться к несению боевой службы. Подобное отношение к матросам приводило даже к саботажу. Об одном совершенно жутком случае рассказал на страницах газеты «Комсомольская правда» бывший командир атомной подводной лодки К-172 (пр. 675) Северного флота вице-адмирал Н. Шашков.
Весной 1968 года эта лодка несла боевую службу в Средиземном море. Вскоре после того, как она миновала Гибралтарский пролив, один за другим матросы и офицеры стали буквально валиться с ног от неизвестной болезни. Большая часть экипажа была полностью выведена из строя. Только после возвращения на базу стараниями врачей и Особого Отдела удалось выяснить, что причина непонятной эпидемии — отравление ртутью. Матрос-химик из первого экипажа лодки, увольняясь в запас, вылил 16 килограммов жидкого металла в умывальную раковину. О причинах, побудивших уроженца Баку совершить акт саботажа, вице-адмирал не сообщил.
Не удивительно поэтому, что «усталые» советские подводные лодки горели и тонули в морских просторах, а их экипажи умирали от лучевой болезни или находили последнее пристанище в океанской бездне. Однако, долгое время любая информация о катастрофах и авариях подводных лодок (да и надводных кораблей тоже) скрывалась под грифом «секретно», о них не писали газеты, не сообщало телевидение и радио. Причем трагические вести скрывались главным образом от собственного народа — на Западе об этих чрезвычайных происшествиях прекрасно знали, о них писала пресса, фотографии терпящих бедствие советских лодок появлялись на страницах журналов и газет.