— А? Что?
Увидев Жоржетту, он несколько успокоился и с облегчением протянул:
— А! Это вы?
— Я вас напугала?
Растянув губы, он издал нечто наподобие цыплячьего писка, который, видимо, должен был означать, что вопрос представляется ему смешным:
— Напугали? Меня? Какая чушь!
Он обернулся подобрать лопату, но дважды ронял ее, прежде чем ему это удалось.
— Садовничаете?
— Да, я…
Жоржетта отметила, что в этот раз на ноги ей он смотрел не больше, чем в глаза. Его взгляд перепархивал с земли на лопату, с лопаты на яблоню, с яблони на небо, с неба на землю и так далее.
— Я сажал картошку.
— Сажать картошку в домашнем халате в такое время года вредно для здоровья.
— Знаете, как это бывает, Жоржетта: вдруг накатит желание посадить картошку, и до того невтерпеж, что и одеться некогда…
— Понятное дело! Но в такую погоду того и гляди промокнешь до нитки! Да, я так и не нашла соуса «Бешамель» в тюбике.
— Не нашли чего?.. Ах, да. Ну что ж. Вы можете продолжать уборку.
— Тот господин ушел?
— Да.
— Вы очень скоро увидите его снова.
— Почему? — дернулся Летуар. — Почему вы так думаете?
— Он забыл шляпу.
Ошеломленный, Летуар машинально повторил:
— Шляпу!
— Забыть шляпу! — прыснула Жоржетта, — это ж каким надо быть рассеянным! Да он того и гляди забудет дышать!.. Забыть шляпу, надо же!
— Ладно! Хватит об этом. Я положу ее куда-нибудь и отдам ему, когда он вернется, вот и все!
— А ковер? Бьюсь об заклад: он и ковер изгадил!
— Ковер?.. Да-да, это он.
— Не надо было замывать, господин Летуар. Я бы сама! Это, в конце концов, моя обязанность!
— Этот господин… э-э… опрокинул бокал вина… Бокал красного вина, которым я его угощал… Он очень сконфузился и настоял на том, чтобы убрать за собой самому, прежде чем уйти.
— Пачкает ковры, забывает шляпы… Вы не находите его странным? Мне он сразу, как вошел, показался немного чудным.
— Да нет, он просто смутился при виде вас.
— Чем же, интересно, я могла его смутить?
— Он пришел посоветоваться со мной по конфиденциальному делу и рассчитывал, что я буду один. Ваше присутствие его смутило. Вот почему он стал таким нервным и рассеянным: он очень боялся, как бы вы не рассказали о его приходе.
— Рассказала? Но кому?
— Откуда мне знать? Да кому угодно! Перед тем как уйти, он настойчиво просил меня взять с вас обещание, что вы будете молчать.
Летуар приставил лопату к стене и торжественным тоном добавил:
— Так могу я на вас рассчитывать?
Жоржетта шагнула вперед, и Летуар содрогнулся, увидев, что она остановилась у самого края вскопанной земли.
— Я, господин Летуар, — сказала она, — исхожу из того принципа, что умение держать язык за зубами при моей работе просто необходимо. Если начать рассказывать о чем ни попадя кому ни попадя, об одних — другим и всем — обо всём, то до чего же мы докатимся?..
— Хорошо, хорошо! — кивнул Летуар, направляясь к дому — не только чтобы увести Жоржетту от свежевскопанной земли, но и потому, что начался дождь.
Жоржетта, поспевая за ним, продолжала:
— Вы просто не представляете, сколько всего можно узнать, когда ходишь по домам убираться! Редко когда бывает, чтобы людям вроде нас с вами, на вид вполне порядочным, честным и прочее, нечего было скрывать! Расскажи я вам, вы бы просто не поверили! Да вот хотя бы три дня назад…
Летуар ее не слушал. Пройдя первым в кухню, он размышлял над сложившейся ситуацией и пытался прозреть будущее. Вот ход его мыслей:
«Остается надеяться, что эта идиотка будет помалкивать. Не могу же я прикончить и ее! На сегодня глупостей хватит! Что это на меня нашло? Какого я свалял дурака! Рисковал лишь небольшим сроком заключения, а теперь надо мной дамокловым мечом нависла гильотина. Да, гильотина! Ведь во Франции до сих пор гильотинируют! Отмена смертной казни — свершившийся факт во всех цивилизованных странах, но не во Франции![2] Вопрос этот время от времени поднимается, но дальше разговоров дело не идет. Правительству наплевать, парламенту тоже. И все потому, что приговоренные к смерти как контингент избирателей не представляют особого интереса. И потому, что слишком много французов все еще являются приверженцами смертной казни. Вот уж воистину: чтобы быть приверженцем смертной казни, надо не иметь за душой ни одного убитого!»
Летуар мысленно перевел дыхание и мысленно же продолжал: