— И ночь, и день здесь одинаковы, — выразил вслух наши общие мысли Стриндберг.
— Да… я полагаю, что здесь, близ полюса, можно жить гораздо лучше, нежели у нас, при более благоприятных климатических условиях, — согласился Френкель.
Признаться, я не разделял мнения моих товарищей. Если сравнить культуру этих островитян с нашей, то окажется, что мы перед ними не более ни менее, как настоящие дикари, думал я; и каково же тогда будет наше положение при встрече с ними?.. В музей нас здесь посадят только… Другого места для нас среди этого народа нет, да и быть не может. Я высказал свои соображения товарищам.
— Конечно, здесь есть некоторая доля правды, — согласился Стриндберг, — но только — некоторая… Кто знает, может быть, они во всем остальном, кроме этих сооружений, стоят неизмеримо ниже нас; техническая образованность очень часто уживается вместе с поразительным духовным невежеством.
— Во всяком случае, надеюсь, что здешние туземцы не людоеды, — заметил весельчак Френкель, — остальное же меня очень мало интересует… Вот увидите, как мы хорошо проведем здесь время — будем лакомиться допотопными животными, наслаждаться великолепной иллюминацией…
— Они могут, и не будучи людоедами, совершить над нами какое-либо насилие, — возразил осторожный Стриндберг.
— Ну что же, тогда постараемся сначала узнать их намерения; и, если заметим что-либо подозрительное, сейчас… два мешка балласта — и кверху.
— А если они вслед за нами? — не унимался Стриндберг.
— Вряд ли… До сих пор мы не встретили ни одного летательного снаряда. Кажется, что эти ловкие строители дурацких труб и нелепых голубятен не особенно сильны в воздухоплавании.
— А это что?..
Я и Френкель взглянули в указанном направлении, на запад, и увидели, что с одной из этих «голубятен» слетели последовательно, один за другим, человек десять-двенадцать туземцев.
Быстро и легко, словно стая гигантских белых птиц, поднялись они в уровень с аэростатом, затем описали в воздухе большой круг и направились прямо по направлению к нам.
Несмотря на вполне естественное волнение, мы, однако, успели рассмотреть, что островитяне летели при помощи громадных белых искусственных крыльев, очень похожих по форме на крылья обыкновенной летучей мыши. Кроме того, у каждого из них был прикреплен к ногам длинный двухлопастный руль.
— Ну, с чем-то они к нам пожалуют? — тревожно заметил я.
— С чем ни пожалуют, а вооружиться все-таки не мешает, — отозвался Стриндберг, доставая из нашего арсенала револьверы.
Я колебался и не знал, что делать.
Вдруг аэростат наш сильно рванулся кверху.
— Балласт!.. Кидайте балласт!.. — послышался в то же мгновение голос Френкеля.
Мы машинально повиновались.
В одну секунду за борт полетели мешки с песком, сначала один, затем другой, третий, четвертый… Аэростат стал подниматься с невероятной, никогда еще не виданной мною быстротой. Даже дух захватило.
— Четыре тысячи восемьсот, пять… пять с половиной тысяч футов, — послышался спокойный голос Стриндберга, — и, наверное, еще на столько поднимемся… Надо следить теперь за шаром… Исправен ли клапан?
— Исправен, — отозвался Френкель, тронув веревку, прикрепленную к клапану. — А где же наши милые островитяне?..
Я взглянул за борт. Внизу, на расстоянии менее тысячи футов, описывая в воздухе громадную спираль, островитяне летели кверху вслед за аэростатом, с каждым мгновением быстро нагоняя его.
Владимир Барятинский
ПИСЬМА С МАРСА
Повесть
Однажды ночью, часов так около двенадцати, mademoiselle Clairette, барон Зюнде и я ехали на тройке. Куда и откуда мы ехали — положительно не могу сказать; дело, кажется, происходило на Крестовском острове. Во всяком случае, утверждать берусь лишь тот факт, что мы возвращались с какого-то обеда, спешили на какой-то ужин, и что кругом было много снега, сверкавшего под лучами улыбавшейся и даже, как будто, показывавшей нам язык луны.
Тройка лошадей неслась, а тройка людей несла в это время всякий вздор; особенно, конечно, отличался на этом поприще Зюнде. Он поставил, между прочим, нашей веселой собеседнице такой затруднительный вопрос: если бы он, Зюнде, сорвал с одной из наших лошадей яблоко (лошади были серые в яблоках) и предложил бы ей, Clairette, отдать это яблоко в знак своего серьезного влечения одному из присутствующих мужчин, то кому бы она отдала предпочтение — барону Зюнде, мне или… кучеру.
При таком вопросе Clairette смутилась; впрочем, смущал ее не столько пикантный вопрос, сколько недостаточно твердое знание русского языка.
И вот, пока она недоумевающим взглядом посматривала на нас, стараясь придать своему веселому, раскрасневшемуся от мороза личику сосредоточенное выражение, произошло нечто совершенно изумительное.
На небе показалась светящаяся точка.
— Tiens! une étoile filante![15] — произнесла Clairette, подняв носик кверху.
— Надо пожелать чего-нибудь, пока она еще не скрылась, — заметил я.
— Désirer quelque chose?[16]
— Oui, cherie! desire… moi[17], — с чарующей улыбкой посоветовал барон Зюнде.
Между тем, светящаяся точка, к нашему большому изумлению не исчезала, а наоборот, становилась все больше и больше и, теряя постепенно свой блеск, превращалась в темную массу, летевшую по направленно к нам с необычайной быстротой.
— Sapristi! qu'est-ce donc?[18] — с изумлением прошептала Clairette.
Мы промолчали, сами не отдавая себе отчета в происходящем. А темная масса все росла и росла, придвигалась к нам все ближе и ближе и, наконец со свистом грохнулась в нескольких шагах от дороги в снег и зашипела. Ямщик, только что заметивший таинственный предмет, сразу осадил лошадей и испуганно прошептал: «С нами крестная сила!»
Мы переглянулись и, движимые все трое одной и той же мыслью, выскочили из саней.
— Allons voir[19], — прошептала Clairette.
Мы молча кивнули головой в знак согласия и храбро зашагали по снегу.
— Смотри, укусит еще, чего доброго! — предупредительно заметил Зюнде, когда мы подошли почти вплотную к темной массе, лежавшей черным пятном на сверкающей белизне снега и встречавшей нас неприязненным шипеньем.
— Фу! какой скверный запах! не то серой воняет, не то порохом, — отозвался я.
Было слишком темно, чтоб разглядеть таинственную массу. Нужно было «света! побольше света», как говорил покойник Гете. Зюнде крикнул ямщику достать свечу из фонаря тройки.
Ямщик, испуганно следивший за нашими движениями и крайне недоверчиво относившийся к предмету нашего любопытства, начал отнекиваться, основываясь на том, что «нельзя, мол, оставлять лошадей без присмотра».
Тогда я сам вернулся к экипажу, вынул свечу и, защищая пламя рукой, пошел обратно на место происшествия.
Пламя извивалось, замирало, стеарин капал мне на руки и на шубу, но, тем не менее, нам кое-как удалось рассмотреть то, что нас интересовало. Кстати, и луна благосклонно приняла участие в наших занятиях, озарив нас своим белесоватым светом.
Пред нами лежала большая черная глыба с неправильной поверхностью и с более или менее правильными очертаниями овала: издавая сильный серный запах, она все еще продолжала шипеть, хотя и слабее, чем в первый момент своего падения. Кругом нее снег стаял и небольшими ручейками грязноватой воды орошал наши галоши.
Зюнде, оказавшийся смелее нас всех, решился ткнуть концом палки грязную массу: масса оказалась совершенно твердой и притом положительно неодушевленной.