В дальней пади, что тянулась впереди, тяжелый звук раскатился по вершинам леса. Собака с лаем кинулась на выстрел.
Когти с визгом царапали поверхность снежного пласта. Василий перекинул через плечо сумку и пошел за собакой.
Безлесая падь узким желобом уходила вниз, к болотам. Лыжи быстро неслись на покать, оставляя позади словно вихри пуха. Чтобы сдерживать бег, Василий все время держал одну лыжу на ребро и тормозил сорванным с дерева суком.
От встречного ветра свистело в ушах, а глаза застилал легкий туман.
Собака, как черный мяч, стремительно катилась вниз и ворчала. Но вот она остановилась, мокрая шерсть седыми слитками защетинилась на хребте. А затем, ворча и взвизгивая, она мелькнула вправо между редкими деревьями. Василий поставил лыжи на упор и приостановился. От охотничьего задора сердце учащенно билось, а ноги в коленях дрожали и подгибались. Через мгновение между редкими кедрами послышался тяжелый глухой хруст.
Василий торопливо сорвал с плеча винтовку. Сверкнул засеребрившийся от легкого инея ствол. Хруст приближался… И вот в снежном бусе, вздымаясь на задних ногах и отмахиваясь головой от наседавшей собаки, огромный олень буравил снег.
Собака кружила зверя из стороны в сторону, хватая то за морду, то за задние ноги.
Олень, завидя охотника, изменил направление, кряхтя, прибавил ходу. Василий опустил ружье.
«Можно живого поймать», – подумал он.
Зверь выскочил на бугорок и по мелкому снегу пошел быстрее. Подзадоренный Василий, изогнувшись, прибавлял шаг.
Испуганный олень, высоко подбрасывая то голову, то зад, заметно уходил от охотника и собаки. Собака, догоняя его, вытянувшись, почти касаясь брюхом земли и бороздя мордою снег, отставала все дальше и дальше.
Обогнув густой куст, зверь свернул в лощину и ухнул в снег, как в глубокую яму. Подымаясь на дыбы, он испуганно и сердито метался от подбежавшей собаки. Завидя Василия, прыгнул от него два раза и, выбившись из сил, весь дергаясь, с высунутым языком, растянулся, выкинув голову на верх снежного пласта. С прикатанной шерсти и морды сыпались крупные сероватые капли пота.
Василий наклонился и провел рукой по мокрой голове оленя. Зверь прыгнул вперед и снова свалился. Глаза его залились желтоватой мутью.
Собака с отчаянным визгом прыгала, вырывая клочья остистой шерсти из спины животного.
Василий отогнал ее прикладом.
И в этот же момент, отвязывая ремни от винтовки, он совсем близко услышал голоса людей. Через минуту двое охотников, в дохах с распахнутыми грудями, спускались по покати оленьим следом.
– Вот он, якорь его, – крикнул передний. – Го-гох! Другому попал… Но нет, брат, добыча пополам, а то и тятю с мамой не увидишь…
Василий из-под ладони всматривался в подходивших, и в то же время другая рука туго сжимала накаленный морозом ствол винтовки.
– Пополам, так пополам, какие разговоры! – шутя крикнул он. И тут же углы губ растянулись в улыбке. – Ах ты, птица ты мымра, волосяные крылья! Черт ты, Вихлястый! Когда это ты насобачился на пушку брать?
И Василий обхватил обеими руками курносого драгера Вихлястого. Оба они были одинакового роста и одних лет. Но Вихлястый выглядел старше, шатко держалась на ногах его нескладная фигура.
– Как же мне твоя бабенция не сказала, что ты здесь? Ну как, дружба, живешь? А это кто?
Среднего роста плотный человек с упрямым лбом, который выпирал из-под тонкой выпоротковой шапки, испытующе, с улыбкой, сверлил своими черными глазами лицо Василия.
– Да техник Яхонтов! Ума, брат, сума в этой голове. Это тебе не жабья копоть… Наш вождь всего боровского честного пролетариата. Он с Ленских сюда перекочевал. Мы с ним только что говорили о приисках, и тебя поминали. Измотало его безделье, и маракуем летом завернуть здесь кое-что.
– Что-то не помню… – Василий почесал себе лоб и протянул руку Яхонтову, и тут же почувствовал крепость его руки. – Дурят тут ребятишки. Полечить бы орясиной, ох, как надо! – усмехнулся он.
Яхонтов снова кольнул его острым блеском глаз.
– Так скоро? – растяжно пробасил он. – С наскоку – и на полати? А если шею вывихнете?
Василий незлобиво взглянул на техника.
Солнце вместе с голубым полукружием скатывалось за темную стену лесов. В тайге потрескивало. Василий начинал чувствовать холод от прилипшей к телу рубахи.
Олень лежал не шевелясь, часто дыша.
– Надо кончать, – сказал Вихлястый, выплевывая желтый огрызок цигарки.
– Да, пожалуй, время-то не рано, – согласился Яхонтов. – Отдохнет еще, тогда новую баню задаст.
Вихлястый щелкнул затвором и в раздумье взглянул на Василия.
– Может, ты, Васюха, чебурахнешь?
– Нет, хлопай ты.
– Да бей же! – рассердился Яхонтов.
Вихлястый прижал к плечу ложу винтовки. Выстрел, затем эхо где-то далеко в темных вершинах долго гудело перекатом.
Муть накрывала тайгу. Звезды яркими огоньками вспыхивали и мелькали сквозь густые ветви пихтачей и кедров. Тайга огородила костер и охотников. И только изредка из мертвой тиши долетало тяжелое хлопанье крыльев: это сонные глухари срывались с ветвей и усаживались обратно.
На ночлег охотники расположились тут же, посредине густого леса. Освежеванного оленя Вихлястый разрубил на три равные части и всем задал работу.
Василий с Яхонтовым срубили кедр и мельчили его на короткие чурки, а Вихлястый пристраивал лыжи на нарты и ладил надью[2].
В глубокой, почти доходящей до груди снежной яме ярко горело, казалось, плавилось смолье. А когда работа была закончена, Вихлястый скомандовал на ужин. Сначала на Шашлыки жарили печенку, которая и без соли была хороша.
С голоду Василий обкусывал подгорелые края куска и снова жарил.
Яхонтов остановил его:
– Обождите! Не портите свадьбу!
Он достал из-за пазухи походную баклагу и подал ее Василию.
– Вот, хоть вы и продкомиссар, говорите, а на охоте и святые пивали, – дергайте! Первак – я те дам!
Василий крутил головой, а из глаз выступили слезы. Вихлястый долго держал баклагу над лицом, потом забулькал и передал ее Яхонтову.
Ужинали с тройным аппетитом. Василий чувствовал легкое опьянение и приятную теплоту. От костра курило смолой, пахло талым снегом. Ноги слегка ломило. Тело после сильного непривычного напряжения нежилось на мягких пихтовых ветвях.
Яхонтов даже унты снял, а Вихлястый, почти касаясь щеки Василия, надтреснутым высоким голосом будоражил свои и чужие обиды.
– Воевали, воевали, а шиш, видать, завоевали… Васька, да де же оно, равенство, когда, примерно, все поют с чужого тону? Вот я бы, примерно, драгер, слесарь и красный партизан, захотел по-своему? Нет, ша… Дисциплина человека слопала. Разве за это воевали? В учреждениях – погонники да спекулянты. Вася, да как же они нас осаврасили! Нет правильных людей… Вот техник Яхонтов, без малого инженер и свой человек, а бродяжит с ружьем, потому – правильности нет. Забросили прииск, миллионное дело. И ни гу-гу… Еграшка Сунцов здесь царь и бог.
Яхонтов искоса посматривал на Василия, ожидая возражений и будто изучая его.
Позевывая и вытягивая ноги к огню, Василий усмехнулся:
– Чудачите вы тут, ребятушки. От безделья ошарашило вам головы. У всех одна песня, а дела нет.
– Это вы верно сказали, – чеканно, с ударением, поддержал Яхонтов. – Все мы здесь только воем. Вы первый человек, который заговорил о деле. Только, боюсь, и вы сломаете голову. Здесь не прииск, а Мамаево побоище.
С юга, с гор, чуть-чуть колыхнул ветерок. Шумом отдаленной мельницы встрепенулась тайга. И разговоры легкими птицами закружились вокруг костра. Каждый вспоминал свою историю.
Из отрывков, из смутных воспоминаний намечались пути каждого, и шли эти пути под свинцовыми дождями, в удушливом огне, кровью обагренные.
И Василий из сказанного понял нутром, что Яхонтова и Вихлястого занимают те же самые мысли. В глубине души он чувствовал, что нашел здесь для себя опору в предстоящей борьбе с тунгусниками и спиртоносами.
Раздумывая таким образом, он решил завтра же вернуться снова в Боровое и созвать рабочих.