Борис Годунов предвидел, чем может обернуться его указ. Рядом с мелкими поместьями могли располагаться целые боярские латифундии, приказчики которых всегда благосклонно относились к приходившим крестьянам, справедливо видя в них источник дохода не только для хозяина, но и для себя. А как небогатому служилому человеку доказать, что его крестьянин убежал в вотчину царева боярина? Известно, что московские дьяки не принимали таких челобитных, боясь «остужаться» с боярами, и требовали бить челом «мимо них», прямо государю. Зная это, царь Борис Федорович прямо запретил своз крестьян в дворцовые села, черные волости, земли патриарха, архиепископов и монастырей. Указ не распространялся на членов Государева двора — бояр, окольничих, стольников, стряпчих, московских дворян и дьяков. С. Б. Веселовский пишет, что если бы Борис Годунов «дал право вывозить и принимать крестьян патриарху, властям, монастырям и высшим служилым чинам, то эти более сильные экономически землевладельцы подавили бы легко служилую мелкоту и лишил бы ее рабочих рук. Понятно также, почему вывозить крестьян разрешено было только у мелких служилых людей, так как именно последние чаще всего оказывались не в состоянии прокормить своих крестьян»[625]. Не удовлетворившись одной запретительной мерой, Борис Годунов дополнил ее тем, что вовсе закрыл для переходов крестьян Московский уезд, где в основном и располагались земли столичного дворянства: «А в Московском уезде всем людем промеж себя, да из ыных городов в Московской уезд по тому ж крестьян не отказывати и не возити».
Принятые меры поначалу оказались действенными, иначе бы указ не стали повторять год спустя, 24 ноября 1602 года. Но как можно понять из текста нового указа, продлевавшего возможность «своза» крестьян в те же сроки и с такой же суммой «пожилого» на следующий, 111 (1602/03) год, реализация мер по свозу крестьян между мелкими землевладельцами встретила сложности. Указ был дополнен угрозой наказания тем, кто отказывался отпускать крестьян: «А из-за которых людей учнут крестьян отказывати, и те б люди крестьян из-за себя выпускали со всеми их животы безо всякие зацепки, и во крестьянской бы возке промеж всех людей боев и грабежей не было, и силно бы дети боярские крестьян за собою не держали, и продаж им никоторых не делали. А кто учнет крестьян грабити и из-за себя не выпускати, и тем от нас быть в великой опале»[626]. Казалось бы, здесь-то уж все ясно. Но опять не стоит торопиться с осуждением «крепостников». Ведь они действуют не по царскому приказу, а вопреки ему, и они также переживают голодное время, как и их крестьяне.
Как бы ни был предусмотрителен царь Борис Годунов, жизнь все равно устроила по-своему. Одни небогатые землевладельцы делали выбор между послушанием царскому указу и голодной смертью: им лучше было уморить своего крестьянина, чем смотреть, как его у них забирают. Другие, более богатые, помещики и вотчинники увидели еще одну открывшуюся возможность для найма крестьян. Не случайно автор «Бельского летописца», составленного в служилой среде, писал позднее, что крестьянский выход перессорил дворян и детей боярских. Статья летописца об этих указах называется неожиданно — «О апришнине», и в ней содержится ссылка на нарушение Борисом Годуновым некого «заклятья» Ивана Грозного: «Того ж году на зиму царь Борис Федорович всеа Русии нарушил заклятье блаженные памяти царя Ивана Васильевича всеа Русии и дал Христианом волю выход межу служилых людей, окроме бояр больших и ближних людей и воевод, которые посланы по дальним городом. И в том межу служилых людей учинил велику зело скору и кровопролитие». В другой статье, «О выходе», летописец повторил эту мысль: «И межу их учинилось межьусобное кровопролитие, и тяжбы о том меж ими велики зело стали, и от того у служилых людей поместья и вотчины оскудели, и сами служилые люди стали в великой скудости и межу собя в ненависти». Царю Борису Годунову из-за начавшейся «смуты» все-таки пришлось отказаться от введенных чрезвычайных мер («и велел заповедати, что впредь выходом не быти, отказать»), но было уже поздно[627].