Но вместо заслуженных почестей и похвал Борис Годунов получил от современников другое: недовольство половинчатыми успехами «немецкого похода», оплаченного к тому же многими смертями и ранениями ратных людей. Про отзывы псковичей мы уже знаем; в Москве же рассказывали, что русское войско захватило не только Ивангород, но и Ревель (так передает дело в своих записках архиепископ Элассонский Арсений, явно путая Ревель — Таллин и Ругодив — Нарву). При этом крепости не смогли удержать будто бы по вине Бориса Годунова — «так как он ходатайствовал перед царем, ибо взял за это богатые дары, как потом говорили некоторые». Приведенный отзыв хорошо иллюстрирует заведомую обреченность Годунова, которому приписывали все возможные и невозможные грехи.
Народ же однозначно расценил «поход в немецкую землю» как «великую победу». По свидетельству того же архиепископа Арсения, царя, возвращавшегося в Москву, встречали с войском «за пять миль (около 25 километров. — В. К.) от Москвы». Тогда «вышли к нему навстречу весь народ великого града Москвы, мужи и жены, юноши и старцы, малые и большие, радуясь и веселясь по поводу возвращения доброго и тишайшего великого царя»[318]. Завоевание городов приписывалось исключительно благочестию, мудрости и милосердию царя Федора Ивановича: «Он же государь праведной и щедрой, не хотя не токмо православной крови пролити, но латынской крови не похотя пролита, и уклонися на милость, и те городы велел взятии, а по городу бити престати поведе; и устроил в Ыванегороде и в Капорье и в Яме своих государевых воевод и ратных людей»[319].
Развить этот успех в следующем году не удалось. Поход царских воевод во главе с боярином князем Федором Ивановичем Мстиславским на Выборг оказался неудачным. Однако возвращение русской армии на арену недавней Ливонской войны не прошло незамеченным. Речь Посполитая тоже поспешила заявить свои права на Нарву и велижские волости. По решению сейма в Москву немедленно было направлено посольство для переговоров о перемирии, заключенном на 12 лет в январе 1591 года[320]. Отказавшись от тактики Ивана Грозного, стремившегося заполучить как можно больше территорий в Ливонии, и выбрав для удара только один, но стратегически важный пункт — Нарву, в Московском государстве не смогли добиться победы и успешно сыграть на противоречиях со Швецией и Речью Посполитой. Однако о враждебно настроенных «немцах» и «литве» хотя бы на время можно было забыть и сосредоточиться на решении другой важнейшей задачи — обороны южной границы от крымцев. С этого момента Борис Годунов, образно говоря, обернулся на восток.
Угличская драма
Прошлое имеет обыкновение напоминать о себе в настоящем. И чем глубже скрыты обстоятельства прошедшего, тем больше внимания к ним при внезапном объявлении. Далеко загнанная в Углич династическая проблема, созданная седьмым браком царя Ивана Грозного с Марией Нагой и рождением царевича Дмитрия в 1582 году, никуда не исчезла. Смерть маленького царевича в Угличе в 1591 году была действительно несчастьем. Хотя это и не первая трагическая смерть сыновей Ивана Грозного — всем памятна судьба «убиенного» царевича Ивана, но менее известно, что еще раньше погиб царский первенец, тоже, как и угличский страдалец, носивший имя Дмитрий. Он утонул в младенчестве из-за неосторожности мамки. Но если первый Дмитрий приходился родным братом царю Федору Ивановичу и его никогда не вспоминали в истории самозванства, то другой был только сводным царским братом. За ним стоял приближенный Иваном Грозным и отдаленный от престола Годуновым клан бояр Нагих. Именно Нагие в пылу угличского мятежа первыми стали говорить, что убийство царевича было совершено по приказанию Бориса Годунова. В «Угличском следственном деле» описывается, как они направляли действия угличан, расправляясь с Михаилом Битяговским, его сыном и другими детьми, обвиненными в убийстве Дмитрия: «…а говорила де царица миру, то де душегубцы царевичи»[321]. Англичанин Джером Горсей оставил известие о приезде к нему из Углича в Ярославль Афанасия Нагого. Тот успел рассказать, что «царевич Дмитрий мертв, сын дьяка, один из его слуг, перерезал ему горло около шести часов; [он] признался на пытке, что его послал Борис»[322]. Сопоставляя эти свидетельства, можно понять, что имя Годунова как виновника угличской трагедии прозвучало уже 15 мая 1591 года. И прозвучало из уст Нагих, хотя тщетно искать следы этих обвинений в документах официального расследования, говорившего о случайной гибели царевича Дмитрия[323]. Нагие же продолжали держаться своей версии и много лет спустя[324]. Появление самозванца, осознанно, с самых первых своих шагов, поставившего целью свержение с трона узурпатора Годунова, стало прологом Смуты начала XVII века. Вся русская история пошла по-другому после несколько раз пережитых явлений «убиенного» царевича Дмитрия. Борис Годунов, с которым привычно связывали всё, что происходило в государстве, оказался обвинен и в этом. Не важно, что вину Годунова в смерти царевича Дмитрия доказать невозможно. От многократного повторения слухов это давно уже превратилось в стойкое убеждение, гораздо более понятное современникам и потомкам, чем слова о презумпции невиновности исторических героев.
320
321
См. расспросные речи «мамки» вдовы Василисы Волоховой: Дело о смерти царевича Дмитрия / Предисл. А. Белова // О Димитрии Самозванце. Критические очерки А. Суворина. СПб., 1906. С. 190.
324