Имелась у Бориса Годунова и «личная» канцелярия. В ней служили также дворецкий Богдан Иванов и казначей Девятой Афанасьев[450].
Положение Бориса Годунова при троне открыло дорогу к чинам и богатствам всем более или менее заметным представителям родов Сабуровых, Годуновых, Вельяминовых. Впрочем, точно так же действовали другие бояре, например Романовы или Шуйские, вокруг которых всегда было много родственников, свойственников, слуг и «хлебояжцев». Картина привычная для Московского царства до самого его заката[451]. Однако особенность Бориса Годунова была в том, что, доверяя своим родственникам, приближая их и расставляя на ключевые посты, он не забывал о «приличиях». Даже опальные люди часто возвращались им из ссылки, несмотря на их явную вражду к правителю царства. Кого-то он мог считать больше не опасным себе, а кого-то намеренно ставил в такое положение, чтобы вернувшийся к Государеву двору человек помнил, кому он обязан.
Как и многие правители в России, Борис Годунов жил между двумя полюсами — неумеренным поклонением и смертельной ненавистью. Судя по запискам Горсея, близко наблюдавшего Бориса Годунова, тот опасался покушений на свою жизнь и принимал меры предосторожности. Горсея очень огорчала «ненависть», которую «возбудил в сердцах и во мнении большинства князь-правитель… его жестокости и лицемерие казались чрезмерными». Приглашенный однажды на боярскую охоту, Горсей стал свидетелем того, как Годунов вынужден был вернуться во дворец, испугавшись того, что слишком много людей узнали о том, что он выехал со своего двора с небольшим количеством слуг. Во дворце же его ждали просители — «епископы, князья, дворяне». Они не могли подать свои челобитные по нескольку дней, так как Борис Годунов «пользовался обычно тайным проходом в покои царя». Когда Горсей посоветовал Годунову выйти на крыльцо к просителям, то правитель, не успевший отойти от явной или мнимой опасности на охоте, сначала «сердито» посмотрел на английского гостя, подавшего недобрый совет. Но тут послышались крики обнадеженных просителей: «Боже, храни Бориса Федоровича»; «Ты наш царь, благороднейший Борис Федорович, скажи лишь слово, и всё будет исполнено!» Услышав эти крики, Годунов почувствовал себя явно лучше. «Эти слова, как я заметил, понравились ему, — пишет Горсей, — потому что он добивался венца»[452].
Да, Борис Годунов любил добрые слова о себе. Лучшей характеристикой деятельности «лорда-правителя» стали слова из наказа Григорию Микулину в 1600 году, где очень точно — именно так, как, видимо, хотелось самому Годунову, — дана оценка его «властодержавного правительства» и служения царю Федору Ивановичу: «…и своим разумом премудрым, и храбръством, и дородством, и промыслом… его царского величества имяни… честь и повышение и государству Московскому прибавленье во всем учинил, и новоприбылые государства под государеву царскую высокую руку приводил, и во всем государстве, Росийском царстве прибавленье и расширенье учинил великое, и всяким служилым людем милосердье свое показал, и многое воинство устроил, а черным людем тишину, а бедным и винным пощаженье и всей Российской земле облекченье, и радость, и веселие показал; и премудрым своим разумом и храбростию всю Рускую землю в покое, и в тишине, и во благоденственном житии устроил»[453]. Эту «тишину» вспоминали все панегиристы русских царей, и Борис Годунов не был здесь исключением. Сходные слова читаются в «Повести о честнем житии царя и великого князя Феодора Ивановича всеа Русии»: «В лето же благочестиваго его царствия управляя и строя под ним богохранимую державу шурин его слуга и конюшей боярин Борис Федорович Годунов. Бе же убо той Борис Федорович зело преизрядною мудростию украшен и саном паче всех и благим разумом превосходя и пречестным его правительством благочестивая царская держава в мире и в тишине велелепней цветуще»[454].