В разрядных книгах сохранилось упоминание о назначениях на службу на воеводства в Псков и Смоленск, куда были отправлены бояре князь Андрей Иванович Голицын и князь Тимофей Романович Трубецкой: «Посыланы были воеводы по городом на Литовскую и на Немецкую украину для укрепления Московского государствия от погранишных государств по приказу государыни царицы и великой княгини Ирины Федоровны всеа Русии»[474]. Воеводы отправились на службу 17 января 1598 года — через два дня после того, как царица Ирина Федоровна приняла постриг (с именем Александры). А. П. Павлов, упоминая об этих назначениях, точно определил суть первоначально сложившегося порядка: «В обстановке междуцарствия… глава Боярской думы Ф. И. Мстиславский признает законной власть прогодуновски настроенного патриарха Иова и царицы Ирины (иноки Александры) Годуновой»[475].
Удаление из столицы двух членов Боярской думы накануне принятия важнейшего решения о царском избрании само по себе показательно для политики правителя Бориса Годунова (как и выбор благовидного предлога укрепления государства). Но еще более интересно для понимания скрытых механизмов годуновской политики, приоткрывшихся во время его избрания на Московское царство, то, что представители главнейших родов в Думе — Голицыны и Трубецкие — придерживались противоположных партий. Смоленский воевода князь Тимофей Романович Трубецкой был явным сторонником Годунова, чего не скажешь о назначенном воеводой в Псков князе Аддрее Ивановиче Голицыне, стоявшем ближе к «романовской» партии. В дальнейшем у обоих бояр возникли местнические счеты с воеводами, находившимися в Пскове и Смоленске, и, чтобы разрешить спор о «местах», они били челом «государыне царице и великой княгине Александре Федоровне всеа Русии» (разряды писались позже, когда бывшая царица ушла в монастырь, чем и объясняется странное упоминание ее с иноческим именем и светским отчеством)[476]. Местнические споры князя Андрея Ивановича Голицына с князем Василием Ивановичем Буйносовым-Ростовским и князя Тимофея Романовича Трубецкого с князем Василием Васильевичем Голицыным разбирала Боярская дума. Однако указы воеводам о принятых решениях по их делам от имени «государыни царицы и великие княгини иноки Александры Федоровны всеа Русии» передавал патриарх Иов. Приговор по местническому делу тоже выглядел необычно: в принятии решения по этим абсолютно светским делам участвовал патриарх «со всем освященным вселенским собором»[477]. О давнем местническом споре Трубецких и Голицыных, ведшемся со времени царствования Ивана Грозного, было хорошо известно. Поэтому, снова столкнув между собой в Смоленске лояльного князя Тимофея Романовича Трубецкого с князем Василием Васильевичем Голицыным, безуспешно пытавшимся оспорить прежнюю местническую «потерьку» своего рода, правитель Борис Годунов заранее готовил почву для будущей «предвыборной» борьбы. При этом соблюдалась видимость справедливости, так как в обоих случаях было принято решение «выдать головою» воевод — князя В. И. Буйносова-Ростовского обиженному князю А. И. Голицыну, а не послушавшегося указа царицы-инокини князя В. В. Голицына — князю Т. Р. Трубецкому[478].
О переходе власти к вдове царя Федора Ивановича писал еще один современник, князь Иван Михайлович Катырев-Ростовский: «Благочестивая же царица Ирина по плачевном оном времяни скипетродержавствуя под правителством единородного брата своего предиреченного Бориса Годунова»[479]. Но она не собиралась сама оставаться во главе Московского государства («не изволила престол свой содержати»). Тогда ей следовало благословить преемника власти царя Федора Ивановича, но и здесь она не стала действовать самостоятельно или по одному совету с братом. Царица Ирина «не благословила» на царство боярина Бориса Годунова, несмотря на обращенные к ней просьбы патриарха Иова и всего освященного собора. Не откликнулась она и на предложенный ей компромиссный вариант, о котором тоже упоминается в «Утвержденной грамоте»: царицу Ирину Федоровну молили не покидать «до конца» своих подданных, а оставить все, как было раньше, и указать «правити» своему брату и шурину царя Федора Ивановича («по его царьскому приказу, правил он же государь Борис Федорович»).
Главным в этот момент было показать всем, что избрание Бориса Годунова происходит не по желанию людей, а по Божьему промыслу. Важно это было и для самого Бориса Федоровича, не соглашавшегося принять царский престол. «Государев шурин и ближней приятель» в ответ на обращение и мольбы к нему был непреклонен и клятвенно, «со многими слезами и рыданием», утверждал: «Не мните себе того, еже хотети мне царьствовати, но ни в разум мой прииде о том, да и мысли моей на то не будет. Как мне помыслити на таковую высоту царьствия и на престол такого великого государя моего пресветлого царя»[480]. Действительно, не один Борис Годунов понимал, что должны быть очень веские причины для того, чтобы передать царский трон от князей Рюриковичей к боярам Годуновым. Он и сам предлагал избрать более достойного, чем он. Но ни для кого не было секретом, насколько далеки подобные предложения многолетнего правителя царства от его истинных желаний.
478
Оршанский староста Андрей Сапега знал о приезде в самом конце января 1598 года нового смоленского воеводы князя Тимофея Романовича Трубецкого. По словам литовских «шпионов», «Трубецкой заведует всем в замке», а Голицыну досталась служба так называемого «выездного» воеводы, обязанного «каждую ночь, как только начнет смеркаться, с тремя сотнями всадников ездить сторожить от Смоленска на расстоянии четырех миль». В Смоленске в этот момент стали усиленно строить крепостные стены. Закрытие границы, по сведениям оршанского старосты Андрея Сапеги, происходило из-за боязни постороннего вмешательства в дела царского избрания. Его попытка выведать у смоленского воеводы, кто правит на Москве, окончилась ничем. Слугу, приехавшего с письмом оршанского старосты в Смоленск, не только не приняли, но «гонца и лошадей не накормили». Воеводы, по обыкновению, должны были бы написать имя правителя, а писать было нечего. При этом в церквях Смоленска «не молились за великого князя, а только за великую княгиню, царицу и сына». Какого «сына», остается неясным. Слух этот некоторое время продолжал интересовать оршанского старосту Андрея Сапегу. Он специально принял у себя в гостях и подпоил одного смоленского купца, который объяснил, что царица Ирина не могла быть беременной, потому что «на четвертый день по смерти великого князя постриглась в девичий монастырь; если б она была беременна, то в монастырь ей можно было бы уйти после родов». См.: Из Львовского архива князя Сапеги… С. 342–343.
479
Повесть князя Ивана Михайловича Катырева-Ростовского во второй редакции // РИБ. Т. 13. Ст. 633.