– Что же в моей походке такого особенного?!
– Это шаги человека, довольного жизнью и готового к новым свершениям!
И действительно, на тот момент Баклажанов жизнью был вполне доволен после давешнего посещения рюмочной. Что же до новых свершений, они были не за горами, поскольку по вторникам тут собирались компании, славившиеся ярким антиобщественным проведением времени, и Баклажанов был, само собой, желанным гостем в каждой из них зачастую и против собственной воли.
Согласно бытующему в народе мнению о неприкосновенности врачей и адвокатов, Борух бы добавил туда еще и банщиков. Именно они являются хранителями этих оазисов благостного настроения, коими являются бани. Эта людская каста хранит в себе всю положительную ауру парных домов и щедро делится ей с гостями, чего никогда не сможет сделать в налоговой инспекции ее сотрудник.
– На прошлой неделе дед один сюда приходил, – улыбнувшись, сказал банщик, принимая у Баклажанова вещи, – так ему плохо стало!
– Перепил что ли?
– Да, какой там – ему уже на кладбище прогулы ставят! Ну, может, выпил граммов сто. Ходил тут, катетером тряс, потом плохо стало. Вызвали «скорую» – они над ним поколядовали – вроде в себя пришел. Встал, отказ от госпитализации подписал и опять в парную пошел, а врачей послал куда подальше. Боевой дед, я его давно знаю. Приветливый всегда, с юмором – над склерозом своим каждый раз пошутит, обидами и завистью не живет – вот до 93-х и протянул. Учиться этому надо! Давай, Борух, тебя там уже ждут!
К Баклажанову подошел поздороваться человек.
– Я Вас приветствую, Борух Борисович! – с улыбкой сказал он, видя, что Баклажанов прибыл в фееричном расположении духа.
– Я Вас вдвойне, Нерон Альбертович! – ответил Борух, пожимая ему руку.
Это был Нерон Епатов – телевизионный редактор. Роста он был среднего и телосложения скорее полного, но держался имперски. По бане Нерон бродил неспешно, закутавшись в полотенце и размышляя, чем несколько напоминал своего тезку-понтифика. Внешне все выдавало в Епатове личность творческую и мыслящую нестандартно. По городу он ходил в длинном пальто, обмотанный элегантным шарфом, носил средней длины бороду, удачно сочетая ее с пафосным широкополым беретом, и, если бы ему в руки вручили мольберт, он вполне бы сошел за европейского живописца прошлых лет.
– Я так чувствую, Вы вчера злоупотребляли, Баклажанов? – начал Епатов, часто обращаясь к Баклажанову на «Вы» то по фамилии, то по имени и отчеству, что было нотками приятельского сарказма в их общении.
– И вчера, и 20 минут назад в рюмочной!
– Уверен, они там только и живут за счет твоего алкоголизма. Ты им квартальный план выполняешь!
– Скорее годовой, хотя есть там еще умельцы и помимо меня – братья по оружию, так сказать. С утра сегодня похабно было, надо было здоровье поправить!
– Похабно? А вроде с виду и не скажешь! – удивился Епатов. – Раз тяжко с утра уже, может, это легкий звоночек, что пора завязывать?
– Это не звоночек, Епатов, это набат! Можешь зафиксировать, что я тебе внял.
– Фиксирую!
То ли в силу профессии, то ли от рождения Епатов был человеком, тонко чувствовавшим жизнь и конкретные ее моменты. Баклажанов обожал его рассказы за стиль изложения, ибо тот мог подать какую-либо полуанекдотическую историю с той же помпой, с которой шеф-повар выкатывает торт на юбилее.
– Я чувствую, у Вас есть очередная былина по мою душу, – спросил его Баклажанов, видя, как у Епатова горят глаза, – излагайте!
– Mit Vergnugen[9], – улыбнулся Нерон и начал не спеша. – На сей раз из жизни медиков.
– Не возражаю!
– Дело было в одной из купчинских больниц. Как-то в 90-х после очередных «разборов полетов» между группировками туда нагрянула бригада и привезла своего коллегу, буквально сгоревшего на работе. Тот день у него явно не задался, ибо представлял он собой студень, изрешеченный свинцом. Коллеги, размахивая всеми видами холодного и огнестрельного оружия, на явно завышенных тонах стали требовать врача, поскольку счет шел на минуты. В итоге бойца положили на каталку и отвезли в операционную.
– История прям «огонь», Епатов! Это все? – хмыкнув в недоумении, спросил Борух.
– Это так – для затравки. Как говорится, антуража ради! – продолжил Нерон. – Через полчаса в приемный покой доставили еще одного пассажира. Это был управляющий одного из питерских казино. То ли он перешел кому дорогу, то ли помешал перейти себе, но тем вечером получил две пули в затылок в собственной парадной. Его свита также требовала немедленного вмешательства, подгоняя всех и вся, и в итоге на крик вопиющих в пустыне вышел хирург. Это был высокий и статный человек, явно опытный жизненно и профессионально. Его невозмутимости можно было лишь позавидовать, ибо вел он себя, как будто только что принял упаковку успокоительного. «В операционную его, пошаманим!» – с медицинским сарказмом сказал он, видя такое не впервой. Через пару часов он вышел оттуда и медленно снял с лица забрызганную кровью повязку. Хирург был бел как бумага, и все сразу почувствовали недоброе. «Я работаю хирургом уже тридцать лет, провел сотни операций и повидал немало», – начал он. Напряжение повисло в воздухе. «Два сквозных огнестрельных ранения в затылок – минус четыре передних зуба. Как говорится, по два на выстрел. К дантисту его!» – как-то рутинно по-домашнему объявил он и ушел к себе в кабинет. Во фарт-то, ааа?! – буквально вскрикнул Епатов, жутко увлекшийся повествованием.