На вокзале охранники далеко оттеснили огромную толпу пассажиров от перрона, у которого стоял короткий литерный состав. Толпа молчала, она поняла, кого привезли. Некоторые в толпе встали на колени, иные благословляли маленькую группу прибывших под конвоем царя и царицу крёстным знамением, бабы плакали, и только несколько пьяных, потерявших человеческий облик солдат громко матерились под визжавшую гармошку…
Николай отметил, что паровоз был прицеплен к тому концу состава, который смотрел на восток. Быстро разместились в грязноватом вагоне, Яковлев сбегал на телеграф и дал текст в Тобольск, который написала Александра Фёдоровна. Когда поезд тронулся, то по названиям станций Государю стало ясно, что маршрут идёт на восток, в сторону Омска, а не к Москве по кратчайшему пути через Екатеринбург. Крохотный луч надежды вновь затеплился в душе Николая: «Куда нас везут? На Москву или во Владивосток?.. Но как же дети в Тобольске? Ведь я всегда ставил первым условием нашего спасения совершенную неразделимость Семьи!.. Либо я один приму свою Судьбу, либо все вместе мы избегнем заточения и выйдем на свободу!..» Но лампаде надежды не суждено было гореть долго. Ночью, за несколько десятков вёрст до Омска, поезд был остановлен отрядами Омского Совдепа. Комиссар Яковлев, отцепив паровоз, направился на нём в Омск на переговоры с большевиками – хозяевами города, связался от них по прямому проводу со Свердловым и получил от него жёсткий приказ везти царя и царицу в Екатеринбург, в распоряжение правительства Уральской коммуны.
Утром, по расположению солнца на небе, по повторяющимся в обратном порядке названиям станций, Николай понял, что теперь поезд следует в Екатеринбург. Это было самое кровавое разбойничье гнездо во всей России. Последняя надежда угасла. В душе наступил полный мрак и отчаяние. Как и прежде, смерть его бренного тела совершенно не пугала Государя. Только ужас за судьбу России, за жизнь и благополучие его жены и детей – единственное, чем он дорожил и хотел сохранить, – волнами накатывался на него и затоплял сознание.
В самый канун Пасхи полковник Кобылинский получил телеграмму, которая извещала, что путешественники задержаны в Екатеринбурге, а за царскими Детьми вскоре прибудет новый отряд. Между строк этой депеши читалась новая угроза.
Татьяна, как никто из её сестёр, была близка по духу своему отцу. Она могла сидеть часами рядом с ним, когда он работал или читал, молчала, занималась своим чтением или вышивала, и им было хорошо вдвоём. Её душа была настроена в унисон с душой Papa.
Несколько дней, пока не было почти никаких известий об опасном путешествии отца, матери и Марии, она внешне держалась спокойно, чтобы не пугать брата и сестёр. Но душой она ощущала через сотни вёрст все нюансы настроения Papa, как если бы была рядом с ним. Теперь вдруг и она ясно почувствовала холодное дыхание приближающейся Смерти.
Даже Пасхальный канон Воскресения Христа «Смертию смерть поправ!» не рассеял её мрачных предчувствий.
В Пасхальный вторник пришло письмо из Екатеринбурга от Mama и Мари. В нём кратко сообщалось, что все здоровы, но почему остановились в этом городе, который Papa считал самым опасным для Семьи, ничего не говорилось, хотя между строк второй депеши из большевистского центра Урала тоже явственно проступала мрачная угроза.
В эту ночь великая княжна Татьяна, как и в предыдущие, не могла заснуть. Уже стало светать, а мрачные думы всё не давали ей покоя. Перед её глазами проходили события этого страшного для Семьи года. Сначала была полная неизвестность с Papa, его отречение, арест Семьи в Царском, болезнь брата, сестёр и её собственная. Вспомнилось, как Mama вышла к полку солдат, окруживших Александровский дворец, просила их проявить благоразумие и не трогать царских Детей. Многие из солдат и офицеров помнили ещё тогда, как сёстры милосердия Александра Фёдоровна, Ольга Николаевна и она, Татьяна, ухаживали за ранеными воинами в царскосельском лазарете, выхаживали их… Тогда солдаты послушались Императрицу, не посмели вторгнуться во дворец. Какими решительными, волевыми и спокойными были отец и мать весь этот страшный год в заточении, когда с каждым днём становилось всё хуже и хуже. Разве можно пережить все эти унижения, позор, издевательства, которые повторялись изо дня в день. Страшно вспоминать, что было, и ещё страшнее думать о том, что грядёт…
A Papa, их добрый и чуткий Papa, он выглядит совсем стариком, хотя пятьдесят лет ему исполнится через несколько дней. Сначала ни он, ни Mama не хотели бежать тайком из России и всё надеялись на скорое и почётное освобождение из ада заключения. Должны же их близкие родственники на тронах Англии, Дании, Испании помочь им! Как жаль, что вся Семья верила в это и отказывала тем офицерам, которые, как и Пётр, хотели освободить их силой!..
Она вспомнила, что её милый Пётр обещал сделать это, как только откроется навигация на Иртыше и Оби и можно будет по реке пройти в Обдорск, куда ежегодно приходят норвежские пароходы… Но снова препятствие – навигация ещё не открылась, а Семья разлучена: отец, мать и Мария заточены в Екатеринбурге… Конечно же она повезёт Алексея и сестёр в этот страшный город, даже если бы Пётр, как сказочный принц, появился сейчас перед ней и предложил немедленно выполнить своё обещание…
Через её мысли прорвался голос старшей сестры:
– Тань! Я написала Ане то, что говорил нам Papa: «Отец просит передать всем тем, кто Ему остался предан, и тем, на кого они могут иметь влияние, чтобы они не мстили за Него, так как Он всех простил и за всех молится, и чтобы не мстили за себя, и чтобы помнили, что то зло, которое сейчас в мире, будет ещё сильнее, но что не зло победит, а только любовь…» Ты ничего не хочешь добавить?
– Нет! Всё правильно!.. – отозвалась Татьяна.
На минуту ей представилось, как во сне, что гремит музыка и она выходит в свадебном платье и фате из церкви под руку с Петром. Улыбается отец, радуется мама, брат и сёстры… Из толпы, в которой видны лица многочисленной родни и блестят эполеты гвардейских офицеров, кричат: «Многая лета!..», поздравляют новобрачных. Какое это счастье! Ведь они так же сильно любят друг друга, как Mama и Papa!..
Но тёмная мгла застлала её взор. Где сейчас её Пётр, её герой?! Она вдруг поняла, что никогда не увидит его больше, что её жизнь, жизнь её дружной Семьи уже подошла к порогу, за которым сияет негасимый свет Вечности.
ЭПИЛОГ
Бульвар Эспланада в Гельсингфорсе, столице молодого независимого государства Финляндия, бывшего до декабря 1917 года частью Российской империи, к лету 1921 года забыл о том, что всего пять лет тому назад по нему прогуливались, переполняли кафе и рестораны щеголеватые русские морские офицеры с эскадры линейных кораблей Балтийского флота, имевших стоянку в порту и у острова-крепости Свеаборг. Тогда русская речь звучала здесь на каждом углу. Теперь финский и шведский языки начисто вытеснили русский из повседневного общения.
Достойные финские бюргеры и их дамы, совершавшие моцион по Эспланаде, не очень удивлялись, когда слышали, как два хорошо одетых господина, один – седой, высокого роста, чуть грузный старик с тростью и в старомодной шляпе, а другой – крепкий белокурый молодой человек, повыше ростом, чем его спутник, на ходу увлечённо обсуждали что-то по-русски. В Гельсингфорсе теперь осело много петербуржцев, бежавших из революционной России. Говорившие по-русски были Фёдор Фёдорович Ознобишин и его внук Пётр.
Сенатор предусмотрительно успел в последние дни Временного правительства перевести в финскую столицу свои капиталы, хранившиеся в Московско-земельном банке на Большой Морской. Зимой 17-го года, в разгар красного террора, Ознобишин перешёл от станции Белоостров по льду Финского залива на территорию получившей независимость Финляндии. Ему не пришлось сидеть в карантине. Барон Маннергейм[162], регент Финляндской республики, знал генерал-лейтенанта, сенатора Ознобишина. Маннергейм сам кончал Николаевское кавалерийское училище и был генерал-лейтенантом Российской императорской армии. Как кавалерист и бывший гвардеец, Маннергейм уважал Ознобишина. Он помог ему остаться на жительство в Гельсингфорсе, где сенатор решил дождаться падения большевиков.
Пётр вместе с оренбургским казачеством летом и осенью 18-го года воевал в войсках Колчака на Урале, затем перебрался в Добровольческую армию на юг России, сидел в Крыму и оттуда эвакуировался в Галлиполи. С большим трудом он вырвался в Париж, где теперь тихо жила его мать, графиня Лисовецкая. Ей пришлось продать из-за пилсудчиков, ненавидевших всех русских, фамильное имение в Польше. После смерчей гражданской войны, разбросавших семьи по всему свету, дочь с трудом разыскала отца, сенатора Ознобишина, сначала списалась с ним, а теперь приехала в Гельсингфорс повидаться и привезла с собой чудом обретённого сына.
162
Маннергейм Карл Густав (1867 – 1951) – барон, финский фельдмаршал (1933), главнокомандующий финской армией в войнах против СССР (1939 – 1940, 1941 – 1944). В августе 1944 –марте 1946 гг. – президент. До 1917 г. – генерал-лейтенант русской армии.