— Его беда в том, что недостатки у него немного смешные и усиливаются от его огромного богатства. Но он в самом деле недурной человек. На тысячу людей он был бы в первой сотне... Или скорее во второй. Достоинства у него отчасти от того, что ему нечего для себя желать.
Он встал, взглянул на себя в зеркало и, как всегда, остался доволен. Наташа следила за ним с ласковым любопытством. «Хорош, хорош!» — сказала она насмешливо; прежде так этого не сказала бы. Он усмехнулся и достал из несессера книгу Тургенева. «Мосье надоело со мной разговаривать», — благодушно подумала она. Открыла книгу, но не читала. Они больше почти и не разговаривали, только сидели рядом, изредка брали друг друга за руку, хотя оба были в перчатках, — Наташа уже не в прежних suede. С внезапным, страшным — точно случилось несчастье — шумом, с адской быстротой, еле успев сверкнуть огнями, проносился встречный поезд, Наташа испуганно вскрикивала. Шелль, смеясь, целовал её. Подобного ощущения полного счастья она не испытывала с вечера тарантеллы на Капри.
Остановились они в берлинской квартире Шелля. Мебель очень понравилась Наташе. Кабинет и спальная напоминали ей комнаты в фильмах, в которых изображалась жизнь передовых людей с непонятно откуда взявшимися большими средствами.
— Это немецкое sophisticated[122], то есть нечто ещё худшее, чем sophisticated просто. Не могу понять, зачем я купил такую. Верно я тогда «всякую моду подражал», как говорит у Островского купец.
— А мне, напротив, ужасно нравится! — возражала Наташа и высказывала соображения о том, как можно будет расставить эту мебель на Лидо, в их домике (никогда не говорила «вилла»).
— Спальная здесь только одна, — сказала она нерешительно и покраснела. — Кровать широкая, но, если хочешь, я буду спать в кабинете, на диване, он очень удобный...
— Какой вздор!.. Знаешь, ты ещё похорошела. Ты теперь похожа на даму бубен.
Его виолончель привела её в восторг. Она умоляла его поиграть, он отказался, и лицо его дернулось.
— Больше играть не буду, закаялся.
— Отчего «закаялся»?
— Так. Надо будет её продать. Я когда-то заплатил за неё большие деньги. Говорят, она принадлежала самому Ромбергу.
— Верно, ты после выигрыша купил? — спросила Наташа. Она имени Ромберга не знала. И чтобы не притворяться, будто знает, тотчас спросила: — Кто это Ромберг? Какой-нибудь знаменитый виолончелист?
— Да, после выигрыша купил, — сказал Шелль неохотно. Он купил виолончель после одного из самых тяжелых своих дел.
— И сколько у тебя нот! «Streghe[123]» Паганини... Ведь он был скрипач, а не виолончелист.
— Был гениальный скрипач, но скрипку терпеть не мог. Предпочитал ей гитару! Он и на виолончели играл. Странный и страшный был человек, авантюрист и, говорят, убийца.
— Ты за всем следишь, все знаешь!
— Все, что происходило и происходит в мире, и даже гораздо больше.
— А это что? Ноты написаны твоей рукой! «Presto[124]»... «Animato[125]»... — прочла Наташа. — Неужели ты пишешь музыку! И никогда, ни разу мне не говорил!
— Да нет, я её переписал. Это «Тарантелла» Шопена.
— «Тарантелла»!
— Не та, которая была на Капри. Ритм, конечно, тот же, но это другая. Та, верно, была местного производства. Есть, кажется, три известные тарантеллы: Шопена, Мендельсона и Чайковского. Все три очень хороши. Я переписал для виолончели шопеновскую, которую Шуман называл безумной.
— Даже её не сыграешь для меня?
— Ни за что!
— Как хочешь. Ужасно жаль, — сказала Наташа, удивленная его словами и изменившимся выражением его лица.
Он скоро отлучился, надо было зайти на почту, достать через агентство уборщицу, Aufwartefrau. Наташа возражала:
— Я все отлично могу делать сама, всего две комнаты, часа на два работы в день.
Оставшись одна, она опять все осмотрела уже гораздо внимательнее, хозяйским глазом. «Странно, что на стенах нет ни одной фотографии. Неужели у него нет близких людей?.. Какая огромная ванная! — Попробовала воду из горячего крана, через полминуты пошел кипяток. — Как хорошо! Сейчас и выкупаюсь». В большом стенном шкапчике была аптека. Там оказались десятки бутылочек, пузырьков, коробочек. «Это у моего геркулеса-то! У меня ничего, кроме аспирина, нет». К удивлению Наташи, в аптеке было пять или шесть снотворных.
Нашла она и несколько колод карт. Разыскала даму бубен.
Они посещали театры и кинематографы, обедали в лучших ресторанах; Шелль сыпал деньгами ещё больше, чем прежде. Он был в хорошем настроении духа. Берлин возбуждал в нем тягостные воспоминания, но это было прошлое, — больше никаких полковников. Все же он, без особой необходимости, побывал в восточной части города. Настроение там показалось ему не совсем таким, какое было прежде. «Еще, пожалуй, готовятся «события». Тогда надо ускорить отьезд. Ненавижу «события» больше всего на свете: довольно их с меня!» Вернулся он с облегчением и сам недоумевал, как мог туда отправиться. «Риска очень мало, но при Наташе я и права не имел идти хотя бы на небольшой риск».