— Как же вы, простой извозчик, можете учиться в консерватории! Вы все врете. На чай будет две тысячи лир.
— За две тысячи лир я могу вас отвезти в дом умалишенных. Вы все равно туда попадете, у вас верно дурная наследственность.
— Как вы смеете говорить дерзости! Я вас задушу, как араба в Сантандере.
— Только умалишенный может верить в панацею... А ваш полковник несерьезный человек...
— ...Странно, что у меня оба полковника смешиваются, ведь они совершенно разные люди, как и мы с вами. Впрочем, все люди друг друга стоят... Да, не вышел из меня писатель. Моё несчастье: я ведь и честолюбец, и болтун, и сноб. Очень печально... Угостите меня водочкой.
— У меня нет водки.
— Позор! Что же у вас в этом высоком до потолка шкапу? Он заперт английским ключом.
— У меня там виолончель.
— Вы играете на виолончели? Вдруг вы играете тарантеллу! Услышать её здесь это было бы вроде того, как услышать в доме Гитлера сионистский гимн.
— Какая тарантелла? Что за вздор!
— Да ведь я для Наташи устроил здесь на Капри тарантеллу. Рядом с нашей гостиницей артисты её играют всю ночь. И моя жизнь вообще фильм, положенный на музыку тарантеллы. Простите, что выражаюсь пошловато. Я и вообще пошловатый человек: «демонический». И никаких открытий я не сделал, я просто граф Сен-Жермен... А в чем заключается ваше открытие?
— Вы отлично это знаете, ведь за этим приехали. В способе продления человеческой жизни. Я нашёл панацею.
— Человечество давно ищет панацею. Либиг[55] говорил, что нет идеи более тонкой, более возвышенной, сильнее действующей на творческую работу людей. А его современник и тоже знаменитый химик Распай[56] уверял, что панацею нашел. Кажется, это была камфора? Разумеется, у вас ваше открытие записано как следует: с формулами, с цифрами, а? Где же вы храните записку? Тоже в этом кухонном шкапу с английским замком?
— Вы, верно, очень любите кинематограф? Это прямо для фильма: папка с секретнейшими документами, шпион её похищает. И при этом подумывает: если он не отдаст, то я его убью... Вы, верно, убивали людей? Может, этим и хвастаете? Хотя бы перед собой?
— Нет, не хвастаю. А убивать случалось, как теперь столь многим. Я ведь воевал. Когда люди на ваших глазах живьем горят, зажженные вашим огнеметом, а вас за это награждают, то моральные понятия очень упрощаются. Да, я убивал людей, это очень просто. Раз как-то я даже своими руками задушил человека в Испании. У меня это записано в той розовой тетрадке, да я и без неё помню все чуть не наизусть. Жаль, что плохо написано, хотел, чтобы вышла «новелла», да не удалось, очень плохой я писатель. Хотите расскажу?
— Не хочу.
— Да вы не сердитесь, что у меня бред. Мой бред особый, от Ололеукви. Вы можете об этом снадобье прочесть в специальных медицинских книгах, и не в мексиканских, а в немецких. Я из-за них и приобрел его в Мексике. Не люблю немцев из-за Наташи, но в их науку верю. Заинтересовался: неужели правда, что дает такой бред? Оказалось, почти все правда. Моя розовая тетрадка осталась в Берлине, на левой полке в кабинете, там, где у меня легкомысленные гравюры... Все ещё, к сожалению, имею слабость к «легкомысленному», поэтому и люблю восемнадцатый век. Вот ведь в ту же тетрадку записал и свой ещё худший рассказ об Оленьем Парке. Даже не рассказ, а «эскиз». Видите, какие я слова знаю: «эскиз», «новелла». Там я хотел вывести и дуру Эдду, она у меня sous-madame. Тоже вышла дрянь, от бездарности, да и от лени.
— Тяжел ваш бред умалишенного. Но задушить меня вам не удалось бы. Я закричу, сбегутся соседи.
— Помилуйте, я нисколько не собираюсь. Разве только так могла проскользнуть мыслишка.
— У вас руки душителя.
— Полковник № 1 тоже все посматривал на мои руки. А я всего только одного человека и задушил: того араба в Сантандере...
...Сантандер был только что взят армией генерала Франко. По предместьям проходили испанские и итальянские войска, проезжали в новеньких автомобилях германские офицеры с презрительно-брезгливым выраженьем на лицах, шли грузовики с продовольствием, тащились тележки с возвращавшимися беженцами, тяжело навьюченные ослы, мулы, даже коровы. На тротуарах, в воротах домов, поврежденных бомбардировками, у окон с выбитыми стеклами толпились люди. Многие плакали от радости. Появление испанских знамен вызывало восторг. Люди протягивали вперед руку с фашистским приветом, но кое-кто ещё грубо ошибался: поднимал сжатый кулак по обряду народного фронта и тотчас отдергивал, заметив свою ошибку. Итальянцам, немцам и особенно арабам аплодировали мало.
55
Юстус фон Либих (1803 — 1873) — немецкий учёный, внёсший значительный вклад в развитие органической химии, один из основателей агрохимии и создателей системы химического образования.
56
Франсуа-Венсан Распай (1794 — 1878) — французский химик, ботаник, физиолог, медик, революционер, деятель республиканского и левого движения.