Позднейшие вставки в летописи и в «Сказании»[644],[645] на основании литер[атурных] произведений возможны. Это сложное место Вашей работы хотел бы проверить по текстам. Возможно, что Вы правы, и тогда эта часть Вашей работы могла бы быть опубликована в качестве отдельного этюда[646]. Вообще все, что Вы пишете о «Сказании», очень интересно. Вам мешает только погоня за автором «Слова о полку Игореве». Если бы Вы отказались от его поисков, то Вы бы развязали себе руки. Я готов даже допустить, что автором вставок в «Сказании» был Миронег новгородский[647].
Связывать отчество «Нездинич» и имя «Незда» с галицкой рекой Нездой[648] не следует, так как в Новгороде это имя встречается неоднократно[649]. Вообще, все галицкое ответвление Ваших соображений и те отождествления, которые Вы делаете в этом направлении, очень неубедительны и, по существу, Вам не нужны. Ваше предположение, что «Жирослав» — ироническое прозвище[650] — остроумно. Остроумна и Ваша догадка о споре этого Жирослава со своим противником-летописцем. Но отождествление этого Жирослава с Мирославом — автором «Слова», автором вставок в «Сказание» выглядит очень неубедительно[651],[652].
Раскопки в Юрьевом монастыре[653] производил М. К. Каргер[654]. Он варварски обошелся с погребениями (до сих пор могилы стоят раскрытыми, разломанными, засоренными). Каргера за его действия в Юрьевском монастыре даже судили. Отчет об этих раскопках появился только в 1946 г. («Советская археология», т. VIII, 1946, о погребениях — стр. 220).
Догадка об иконах-досках интересна[655], однако в XII в. иконы (особенно только что сделанные, — не почитаемые) драгоценностями не украшались[656]. Украшались драгоценностями крайне немногие иконы (вроде Владимирской) — чудотворные[657]. Светское письмо на досках совершенно неизвестно (только фрески — на лестнице Киевской Софии)[658]. Совершенно невероятно предположение, что Мирошка был иконописец[659]. Посадник, тысяцкий — это лица светские по всему духу своей деятельности. Между тем иконописание требовало почти подвижнической жизни. Писание икон, особенно в XII в., когда эта работа не превратилась еще в обычное ремесло, было «подвигом», иконописец, прежде чем приняться за письмо, постился, совершал молитвенные правила и т. д. Иконниками были люди, посвятившие себя Богу, жившие либо при владычном дворе в Новгороде (см. Грекова «Новгородский Дом св[ятой] Софии»[660]), либо при монастырях. Иконники — по большей части до XVI в. чернецы (Рублев, Дионисий, Алимпий[661] и пр.). Кроме того, до XVI в. иконник писал иконы крайне медленно — месяцами, годами. Только после того, как это занятие профессионализировалось, оно убыстрилось, и, соответственно, пало это искусство. Поэтому, если бы у Мирошки нашли доски с письмом (незаконченным) его работы, то этих досок было бы очень мало (3–5)[662]. Мало вероятно, чтобы Всеволод[663] заказывал иконы в Новгороде (во Владимире определились уже к этому времени свои вкусы в живописи и в зодчестве, резко отличные от новгородских)[664]; существовала и своя школа иконописи[665].
Догадка о Верхуславе[666] как соавторе Моисея[667] в составлении летописной статьи — 1199–1200 г. очень интересна, однако погоня за автором «Слова» помешала Вам подробнее остановиться на этой теме.
Ваша попытка истолковать отчество «Молович» как имеющее значение «сын сказителя», — слаба[668]. Она грешит против духа др[евне]р[усского] языка. Ничего схожего Вы в древнерусском не найдете. Если бы Вы имели возможность пользоваться картотекой «Словаря др[евне]р[усского] языка», Вы тотчас бы оставили эту Вашу гипотезу. От «Молвы»[669] нельзя образовать «Молович», да и слово «молва» никак не может означать «сказителя»!
Двойное имя Борис-Роман возможно[670], но 1) следовало бы доказать, что княжеский обычай давать два имени — светское и христианское — существовал также и в среде посадников-тысяцких, 2) следовало бы показать, что в конце XII в. имя Борис воспринималось еще как светское[671] и 3) следовало бы показать (все это на двух-трех примерах), что существовал обычай сопровождать имя Бориса именем Романа. Ведь, в самом деле, как себе конкретно представить это двойное называние ребенка? Мальчика обычно называли в честь деда — по языческому (светскому) имени деда — и этим именем не крестили, а крестили христианским именем — в честь того святого, в день которого мальчик родился. Как же здесь с Борисом-Романом? Неужели его крестили, скажем, Романом, а Борисом в честь деда? Или наоборот?
645
Речь идет о древнерусских произведениях, посвященных культу Бориса и Глеба (анонимном «Сказании и страсти и похвале святую мученику Бориса и Глеба» и «Чтении о житии и о погублении блаженную страстотерпцю Бориса и Глеба» Нестора).
646
Изучая «Сказание о св. Борисе и Глебе» и «Чтение» Нестора (в первом упоминается Миронег, а во втором о нем говорится без имени), Кудрявцев пришел к выводу, что в «Чтении» имеется вставка позднейшего происхождения, начинающаяся словами: «Но се уже отсюду начну исповедати яже
647
Кудрявцев высказал предположение, что вставка в «Чтение» Нестора с рассказом о выздоровлении сына Миронега и о «прозрении» (т. е. «крещении») некоего мужа сделана самим Миронегом. При этом он ссылался на сделанный О. М. Бодянским лексический анализ «Чтения» Нестора по харатейному списку Московской Синодальной библиотеки, позволивший ему прийти к выводу о том, что и «весь сборник — извода новгородского» (см.:
648
Высказав предположение о тождественности личностей новгородских посадников Миронега и Мирошки Нездинича (см.: МХАТ. Ф. 409. Оп. 1. Ед. хр. 1228. Л. 21–22), Кудрявцев попытался выяснить биографию последнего и посчитал его за сына убитого в 1167 г. новгородцами бирича Незды. При этом имя «Незда» он определил как прозвище от галицкой реки Незды, упомянутой в Галицко-Волынской летописи под 1208 г., откуда бирич Незда мог быть родом. В подтверждение этого он сослался на данную в летописи характеристику жены «кормилича» Даниила Галицкого Мирослава как «кормилича Нездилова». По мнению Кудрявцева, Мирослав, будучи внуком (или правнуком) Незды и одним из авторов Галицко-Волынской летописи, не случайно упомянул название реки (Там же. Л. 19).
649
Слева на полях помета Кудрявцева: «Все случаи мне известны, и все они восходят к Нездѣ, убитому в 1168 г.».
650
Кудрявцев высказал предположение, что Жирослав, упомянутый в Галицко-Волынской летописи под 1226 г., — это не подлинное имя, а прозвище, и предположил, что так назван «дядька» великого князя Даниила Романовича Галицкого Мирослав, который, по мнению Кудрявцева, мог быть родственником новгородского посадника Мирошки Нездинича (см. черновики писем от 17 июля, 27 и 31 августа: Музей МХАТ. Ф. 409. Оп. 1. Ед. хр. 1228. Л. 23–25; Ед. хр. 108/1. Л. 2, 3; Ед. хр. 109/1. Л. 1–3). Эта гипотеза строится на цепочке предположений. По догадке исследователя, Мирослав был автором ряда записей в Галицко-Волынской летописи: он несколько раз оказывается в центре событий, в которых участвуют только двое — он сам и князь Даниил Романович (под 1202 г.: «Данила же возмя дядька передъ ся изииде из града»), он и мать Даниила (под 1202 г.: «Наутрѣя же увидавши княгини, и свѣтъ створи с Мирославом […]») и др. Жирослава с Мирославом Кудрявцев отождествляет на основании летописных записей под 1225 и 1226 годами. В первой речь идет о заключении Даниилом Романовичем мира со своими противниками — Мстиславом Мстиславовичем Удалым (князем галицким с 1219 г.) и белзским князем Александром, а вторая запись начинается с упоминания некоего «льстивого Жирослава», ушедшего от князя Даниила и увлекшего за собой галицких бояр под предлогом якобы готовившейся выдачи их Мстиславом своему тестю — половецкому хану Котяну — «на избитье». По мнению Кудрявцева, Жирослав этот и есть Мирослав, названный так сменившим его новым летописцем Тимофеем, духовником Мстислава Удалого. Подтверждает отождествление двух лиц, с точки зрения Кудрявцева, слово «лжеименец», употребленное летописцем Тимофеем в адрес Жирослава (Музей МХАТ. Ф. 409. Оп. 1. Ед. хр. 109/1. Л. 2 об.). Наконец, тождественность имен Жирослава с Мирославом вытекает якобы и из позднейшей вставки в летопись. Через год, вернувшись к Даниилу, Мирослав сделал на полях летописи против оскорбительной для себя записи приписку с возражением: «Ложь пламян. Ложь» (позднее внесенную переписчиком в общий текст — «ложь без нужды прибавлено») — и возобновил свою летопись под 1227 г.: «Начнемь же сказати бещисленыя рати, и великия труды, и частыя войны, и многая крамолы, и частыя востания, и многая мятежи. Измлада бо не бы има покоя» (см.: ПСРЛ. 1-е изд. Т. 2. С. 166).
651
Слева на полях помета Кудрявцева: «Я не отождествлял (позднее Д. С. Лихачев поменял свое мнение — см. его след[ующее] письмо)».
652
В черновом письме от 31 августа 1947 г. Кудрявцев говорит о том, что Лихачев неверно его понял: «Я отождествляю Жирослава с Данииловым „кормильцем“ Мирославом, в котором предполагаю одного из авторов Галицко-Волынской летописи, но я не считаю Мирослава автором „Слова“ и автором вставки в Нестерово „Чтение“. (Я предполагаю в нем сына или внука автора „Слова“.) Моя ошибка в том, что я, боясь уклониться от основной темы, не объяснил подробно своего взгляда на Мирослава» (Музей МХАТ. Ф. 409. Оп. 1. Ед. хр. 109/1. Л. 1 и об.).
653
Речь идет о Георгиевском соборе Юрьевского Новгородского монастыря, в котором в 1203 или 1204 г. умер Мирошка Нездинич «в чернечьском образе». Рядом с ним через 5 лет был похоронен его сын Дмитр Мирошкинич, тоже новгородский посадник, скелет которого обнаружили в 1932 г. (см.:
654
Каргер Михаил Константинович (1903–1976) — археолог, искусствовед, педагог; доктор исторических наук, профессор ЛГУ (с 1949), заведующий Ленинградским отделением Института археологии АН СССР (1964). Руководил археологическими работами в Новгороде, Киеве, Переяславле-Хмельницком, Галиче, Полоцке и других городах. Лауреат Сталинской премии. Археологическое изучение Георгиевского собора Юрьева монастыря Каргер начал в 1931 г. Летом 1933 г. — осенью 1934 г. он руководил небольшой археологической экспедицией Государственной академии материальной культуры. В 1935 г. Каргер занимался проведением исследования и реставрацией собора. См.:
655
В черновике письма от 17 июля 1947 г. Кудрявцев привел летописную запись 1209 г. о разграблении дома Мирошки и его сына Дмитра новгородцами, поделившими богатство «по зубу, по три гривнѣ по всему городу, и на щит». Найденные при этом доски (по Воскресенской летописи — доски с письмом) были отданы князю. Кудрявцев предположил, что это были доски, заготовленные для икон, или недописанные и еще не освященные иконы, а может быть, и светские, полуязыческие изображения. Позднее Кудрявцев отказался от этой гипотезы (после того, как на это ему указал Лихачев в ответном письме от 7 декабря 1947 г.); 25 апреля 1948 г. он сделал на полях черновика приписку: «Ясно (по I Новг[ородской] лет[описи]), что речь идет о досках при закладах, подобных тем, которые упоминаются в Псковской судебн[ой] грамоте» (см.: Музей МХАТ. Ф. 409. Оп. 1. Ед. хр. 1228. Л. 27 об., 28, 30). Так называемые доски — старинные русские записи и акты, отражавшие чаще всего долговые заемные обязательства. Название «доски» они получили потому, что в XII–XIII вв. писались на деревянных досках. Они делились на простые (без заклада) и закладные. По простым доскам совершался заем не свыше 1 руб., для большей суммы нужен был заклад (определенные виды имущества).
656
Слева на полях пометы Кудрявцева: «см. Лет[опись] пер[вая] Сузд[альская] 83 стр., 90 стр.», «106 стр. „и иконы обрама“», «стр. 94 „и чюдных икон золотом кованых и каменiем драгим и жемчюгом великим“».
658
Вписано между строк Кудрявцевым: «Известно — см. у Макария о сивиллах, греч[еских] философах и т. д. II часть 41 стр.»[2915].
660
О владычных иконописцах см.:
661
Дионисий — иконописец второй половины XV в. Кроме нескольких икон, приписываемых кисти Дионисия, до нас дошла лишь роспись собора Рождества Богородицы в Ферапонтовом монастыре. В отличие от большинства иконописцев, которые были монахами, Дионисий был человеком семейным, известны имена его жены (Мария) и сыновей (Владимир и Феодосий), которые также были иконописцами и работали вместе с ним.
Алимпий или Алипий (ум. ок. 1114 г.) — инок Киево-Печерского монастыря, первый известный по имени иконописец. Учился у византийских художников, работавших над мозаической росписью Печерской церкви (1083–1089). Предание приписывает ему икону Богородицы, поставленную в Ростовском соборе Владимиром Мономахом и икону «Предста Царица» в Успенском соборе в Москве.
662
Вписано между строк Кудрявцевым: «А их не так уж много и было. Мирошка был не один — еще Доможир».
663
Имеется в виду Всеволод Юрьевич Большое Гнездо (1154–1212), великий князь владимирский, сын Юрия Долгорукова, внук Владимира Мономаха.
664
Выделено Кудрявцевым и между строк вписано: «В конце XII в.? Ср. новг[ородскую] Нередицу с пер[еяславль]-залес[ским] Сп[асо]-Преобр[аженским] [собором] у Воронина»[2916].
665
Слева на полях помета Лихачева: «О влад[имирской] школе см. сб[орник] „Вопросы реставрации“, I и II. Статьи Грабаря о Рублеве[2917] и Анисимова о домонг[ольской] живописи»[2918], — и помета Кудрявцева: «1) Мирошка кончил постригом. 2) Это понятие книжное, а в действительности нет бóльших язычников, чем служители культа (см. „Иконоп[исные] подлинники“[2919])».
666
Верхуслава — дочь великого князя Всеволода Большое Гнездо, в 1189 г. вышла замуж за смоленского князя Ростислава Рюриковича. Анализируя записи Ипатьевской летописи под 1199 и 1200 г., описывающих, в частности, церковные торжества по случаю завершения строительства отцом Ростислава Рюриковича — Рюриком Ростиславичем каменных стен вокруг Выдубицкого монастыря, Кудрявцев обратил внимание на тот факт, что их мог составить только участник события, лицо, прекрасно относящееся к Миронегу, знающее Библию, и, по-видимому, в греческом подлиннике, и наконец женщина. Вряд ли фразу: «отселе бо не на брезе ставше, но на стене твоего создания,
667
Имеется в виду игумен Вырубицкого монастыря, отредактировавший и доведший до 1199 г. Киевскую летопись — великокняжеский летописный свод.
668
При изучении записи Ипатьевской летописи о походе Игоря на половцев в 1185 г. Кудрявцева привлекла фраза: «Тоѣ же веснѣ князь Святослав посла Романа Нѣздиловича съ Берендичи на поганѣѣ половцѣ. Божиею помочью взяша вѣжѣ половецькѣи, много полона и коний». В Хлебниковском, Ермолаевском и Погодинском списках Ипатьевской летописи упоминаемое лицо названо «Роман Нездимолович», что Кудрявцев прочел как «Роман Незди Молович» и расшифровал как «Роман рода Незды, сын Молва (сказителя)» (Музей МХАТ. Ф. 409. Оп. 1. Ед. хр. 1228. Л. 36).
670
«Как известно, — писал Кудрявцев, —
671
Слева на полях помета И. М. Кудрявцева: «а) 1) Милонѣг, в христианстве Петр, 2) в церковн[ых] песнопениях молятся Роману и Давыду, а не Борису и Глебу. б) „и бяше чловѣкъ Вышегородѣ старѣи огородникъмъ. Зовемъ бяше Жьданъ по мирьскому, а въ крѣщении Никола“ (Сказ[ание] о Б[орисе] и Гл[ебе])»[2920].