– Что с вами, сэр? – повторил Кроум.
Лифт остановился, и двери растворились.
– А? Что? Ничего, ничего, благодарю вас, Кроум, – горестно ответил сэр Генри.
Бакстер Лавлейс, радуясь, что лицо у его шефа дергается сильнее обычного, пошел через вестибюль к выходу. Старик Кроум сочувственно покудахтал и тоже покинул лифт, но сэр Генри словно застыл на месте.
По пятницам старик Кроум всегда задерживался на службе – в нем жил природный ужас перед незаконченными делами, которые могли остаться на следующую неделю. Начальство всячески поощряло его рвение.
– Кроуму цены нет, – говорили они. – Чтобы мы без него делали?
И не один сэр Генри страшился того часа, когда старик выразит желание уйти на пенсию.
В эту пятницу Кроум завершил свою добровольную сверхурочную деятельность сравнительно рано. В 6.15 он взял котелок, зонтик и портфель, собрал ворох секретных бумаг, которые надлежало сдать в особый сейф, и на лифте спустился в подвал.
Несколько лет назад весь подвал был перестроен, и теперь, выйдя из лифта, вы попадали из помпезного интерьера конца прошлого века в обстановку, представляющую собой нечто среднее между декорацией к научно-фантастической пьесе и вокзалом в стиле модерн.
Кроум пошел по длинному коридору, миновал объявление «Только с пропусками класса «А» и остановился перед массивной стальной дверью. На ней было второе объявление, еще более грозное: «Внимание! Охрана имеет приказ стрелять в каждого, кто попытается проникнуть в данное помещение без пропуска».
У Кроума зажужжало над головой – он попал в зону телевизионного контроля. Затем стальная дверь в десять дюймов толщиной бесшумно отворилась, обнаружив замки, которые сделали бы честь Форту Нокс. [10]
– Привет, мистер Кроум, вы сегодня пораньше, чем обычно, – сказал вооруженный автоматом охранник в черной форме, возникший по ту сторону двери.
Он провел старика Кроума во второй лифт – зловещую ультрасовременную коробку из бронированной стали, отливающей змеиным блеском.
Через мгновение Кроум очутился в просторном бетонном зале. Здесь двое охранников дежурили в будке из пуленепробиваемого стекла. Кроум пересек барьер с рентгеновской установкой – она проверяла, нет ли у входящего оружия, – затем попал под лучи аппарата с чувствительным элементом, реагирующим на фотопленку в любой, даже микроскопической фотокамере, и остановился перед будкой.
– Привет, мистер Кроум, все работаете?
– Что поделаешь, мистер Ледбеттер. Гм… я, значит, хотел бы…
– Кроум заглянул в свои бумаги: – Мне нужны Альфа Ноль Три, Гамма Две Единицы и Омега.
Старший охранник повторял кодовые группы, а второй вручал Кроуму соответствующие ключи. Затем они повернули в будке тяжелое колесо, и открылась еще одна стальная дверь – в противоположном конце зала. Дверь вела в хранилище, где под железобетонными, устойчивыми против ядерной радиации сводами в сорок футов толщиной хранились в сейфах самые секретные тайны державы.
– Почему это он проходит не как все? Пропуск не показывает, в книге не расписывается и вообще? – спросил второй охранник, когда согбенная спина Кроума исчезла за дверью. Охранник был новичок и еще не знал всех особенностей службы внутренней безопасности.
– Вот что, парень, – строго заметил ему старший, – старик Кроум здесь на особом положении. Для него, можно сказать, свои законы.
– Но ведь у него пропуск класса «В». Как же он проходит?
– Класс «В» или не класс «В», ты запомни: Кроум надежнее многих, кто ходит сюда по праву, – с жаром заявил начальник охраны. И уже спокойнее добавил: – Да и как не пустишь, если он один из всего Управления знает, где что находится.
В хранилище между тем Кроум уже засунул в свой портфель толстый фолиант, на обложке и на каждой странице которого стоял красный гриф: «Совершенно секретно. Ни при каких обстоятельствах не выносить из хранилища». Кроум запер сейф и двинулся к другому, обозначенному «Омега». Там в отдельных ячейках с особыми шифрами находились катушки магнитофонной ленты, числом более тысячи (на каждого сотрудника Управления внутренней безопасности, начиная с главы Управления и кончая официантом, разносившим по кабинетам чай). Это были записи всех телефонных разговоров с внешним миром.
Кроум раскручивал карандашом пленку в ячейке под своим именем и с законной гордостью патриота думал про себя, что за страну, где так замечательно обстоит дело с внутренней безопасностью, тревожиться нечего.
Он вытянул хвостик пленки с четкой надписью: «четверг, 23 сентября, время 12.53-12.56, звонил Бейтс, предмет разговора – гольф», аккуратно срезал его серебряным перочинным ножом и намотал на ручку зонтика.
Без двух минут семь Кроум был на вокзале Ватерлоо. Он купил вечернюю газету и не спеша спустился по мраморным ступеням в сверкающую белым кафелем уборную. Заплатив четыре пенса, Кроум получил салфетку и одежную щетку. Он снял пальто, повесил его вместе со шляпой, зонтиком и портфелем на вешалку, завернул манжеты и с наслаждением погрузил руки в теплую воду.
Через три умывальника от него другой посетитель поднял голову и стал энергично вытирать лицо. Это был Рональд Бейтс. Кроум украдкой наблюдал за ним в зеркале. Рональд надел пиджак, подошел к вешалке, взял портфель Кроума и, громко топая, побежал вверх по лестнице на перрон. На соседнем крючке он оставил точно такой же портфель, где лежали 45 фунтов стерлингов в мелких засаленных купюрах.
3.
ИЗБРАННИК СУДЬБЫ.
Хаббард-Джонс с бритвой в руке застыл в волнении перед зеркалом. Лицо у него было наполовину покрыто мыльной пеной, но все-таки оно выглядело этим утром необычно.
– Я избранник судьбы, – звучно обратился он к своему отражению, и ванная откликнулась на эти пророческие слова мелодичным эхом.
Из спальни доносилось приглушенное хныканье и шуршанье. Скромница одевалась.
– Убирайся к черту! – крикнул он ей и снова погрузился в мечты об уготованной ему великой судьбе. 9.45. Понедельник, 27 сентября. Он твердо знал – наступил его день.
Его день. Быть может, этому дню суждено стать национальным – нет, всемирным! – праздником. Люди приколют на грудь значки с его портретом, и все усядутся за праздничные столы. «Что вы делаете в день Хаббард-Джонса? Едете куда-нибудь?» – «Нет, мы собираемся провести его дома, в семейном кругу, ведь для нас это священный день».
Хаббард-Джонс сделал над собой усилие и добрился. Уж если этому дню суждено стать днем его величия, нужно начинать его достойно…
Стуча каблуками, Скромница взбежала по деревянной лестнице, и вот она уже в конторе «Акционерного общества Футлус».
– Вы сегодня рано, – заметил Рональд.
В его словах не было и тени сарказма. Четверть двенадцатого – это действительно было рановато для Скромницы. Четких заданий отделу не давали, сотрудников нанимали бог весть по какому принципу, и поэтому рабочий день начинался поздно. Но добросовестный Рональд всегда являлся в девять, а сегодня и того раньше – он встретился в кафе с Кроумом, чтобы снова обменяться портфелями.
– Я приехала на метро, – объяснила девушка, усаживаясь на стол, за которым работал Бейтс, и, помолчав, добавила:
– Он меня все время обижает…
Рональду очень хотелось попросить ее слезть с фотокопий, аккуратно разложенных на столе, – это были снимки с двадцати страниц книги, которую он брал у Кроума, – он слышал, как хрустит плотная бумага, но не мог вымолвить ни слова, чтобы спасти плоды своего труда, он только смотрел на гладкое колено и белое-белое плечо. Скромница наклонилась к нему поближе: