– А что я говорил? Черт возьми, я – гений! Гений! Что я говорил? Утайка. Он это утаил. Даже не упомянул на совещании. Ну теперь сэр Генри Спрингбэк у меня на вертеле. Я его зажарю! Зажарю!
– Минуточку, сэр, я не закончил. Это не все. Это только начало.
– С меня достаточно!
– Нет, взгляните, сэр, – кодовое название материалов, которые этот курьер вез, – Терпсихора [12]!
Хаббард-Джонс тупо поглядел на Рональда. Он нетвердо держался на ногах.
– Тер-р – как вы сказали?
– Терпсихора, муза танцев.
– А-а… Бейтс, вы пьяны.
– Но, послушайте, сэр, – было еще три курьера, их точно так же убили в течение предыдущих двух недель. Вот кодовые названия их материалов. Клио, Талия, Евтерпа [13]… Понимаете?
– Что понимаю? Бейтс, у вас ничего не разберешь.
– Это все имена муз. Понимаете – эти задания все связаны между собой. И их должно быть еще пять – ведь муз было девять…
Но уж этого Хаббард-Джонс снести не мог – он никому не позволит считать его неучем!
– Черт вас побери! Я не хуже вас знаю, сколько было муз. Я тоже учился в школе.
Стараясь держаться с достоинством, он проследовал к двери в свой кабинет, но дверь была заперта.
– Какого черта! – завопил он. – Кто там?
– Пошел вон, – донесся из-за двери голос Скромницы.
– Ну это мы посмотрим. Запомните, мы теперь отряд спецназначения.
Хаббард-Джонс сделал шаг назад и изо всех сил бросился на упрямую дверь в ту самую минуту, когда Скромница, убоявшись своего непослушания, отперла ее. Хаббард-Джонс с разбегу влетел в кабинет, потерял равновесие, стукнулся головой об угол письменного стола и рухнул замертво.
Рональд и девушка склонились над бесчувственным телом, и в это время в комнате появился Джок Мак-Ниш.
– Что случилось?
Рональд и Скромница объяснили как умели, стараясь не выставлять Хаббард-Джонса в очень уж нелепом свете. Джок примерился и тяжелым башмаком три раза сильно ударил шефа в бок.
– Это тебе за безмозглого шотландца, – прошипел он и пошел прочь. – Запомни, Рон, – добавил он, вдруг обернувшись: – Уж если бить – то лежачего.
И исчез за дверью.
Наступили три хлопотливых дня.
Они были полны хлопот для Хаббард-Джонса: долгие часы он сидел в одиночестве у себя в кабинете с забинтованной головой и перевязанной грудью и обдумывал, как наилучшим образом подложить бомбу, которая потрясет Управление внутренней безопасности до железобетонного основания.
Они были полны хлопот для Рональда Бейтса: у него не шла из головы так неожиданно выплывшая тайна «Девяти муз». Он впервые столкнулся с настоящей разведывательной операцией, в которой действовали живые, из плоти и крови шпионы. Он был взволнован и встревожен.
У старика Кроума тоже хлопот был полон рот: человек по натуре справедливый, он не хотел отдавать предпочтение одному какому-то отделу и изрядно потрудился в эти дни, пустив по рукам книгу СЕМУВБ, причем процедура обмена происходила в самых неожиданных местах, включая вагон метро, читальню Общества христианской науки и комнату ужасов в Музее восковых фигур мадам Тюссо.
4.
ДЕНЬ ДЛИННЫХ НОЖЕЙ.
– Господи! – ужаснулся сэр Генри, открывая дверь своего кабинета и увидев там троих коллег.
Мелкий проступок, совершенный на прошлой неделе, не давал сэру Генри покоя. Ему все время мерещился огромный заголовок в «Таймс»: «ВЫСОКОПОСТАВЛЕННЫЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ СЛУЖАЩИЙ СКРЫВАЕТ УТЕЧКУ СЕКРЕТНОЙ ИНФОРМАЦИИ».
В помутившемся сознании сэра Генри рождались мысли о всевозможных напастях, его терзали мрачные предчувствия. Он уверял себя, что сегодня решится его судьба. Самолично им составленный гороскоп гласил: «Если сегодня, в четверг, 30 сентября до конца заседания Объединенного совета контрразведки его преступление не будет раскрыто, значит, все обойдется, и никто не узнает его позорную тайну». Но дорога на службу в это утро кишела дурными приметами: на каждом шагу беременные женщины, монахини и катафалки. И теперь, увидев, что в кабинете его дожидаются трое, он понял: это конец.
Слева направо сидели:
Первым – Крэбб, начальник Особого управления Скотланд-Ярда, известный больше по прозвищу Кислятина, которое он получил еще в бытность свою молодым констеблем [14]. Говорили, что за тридцать восемь лет службы он ни разу не улыбнулся.