Решил произвести впечатление на Уилла. Тигр на арене цирка, засовывающий голову в распахнутую пасть дрессировщика…
— Мы все меняем имена, Пульче, — спокойно заметил он, — Когда-то и я звал тебя иначе. Пока Новый Бангор не даровал тебе россыпь новых имён, из которых ты был волен выбирать понравившееся.
Улыбка Пульче не была беззвучной, её сопровождал негромкий треск, точно в его зубах застряла непережеванная кость, которую ему сперва пришлось выплюнуть.
— Между прочим, некоторые из них по-своему мелодичны. Стрикс[113]. Чумной Нахцерер[114]. Симфонаптера[115]… Не очень изысканно, но по-своему романтично. Знаешь, уже здесь, в чопорном Олд-Доноване, меня прозвали Мистер Браун[116], думаю, ты оценишь иронию. Впрочем, больше всего мне нравится то, как поименовали меня полли. Только вслушайся — По-хей-кай-ма-нга-Тамарики. Знаешь, как переводится? Ночной пожиратель детей, — Пульче захихикал и в этом скрипучем смехе угадывалась благодушная насмешка, — Ну не прекрасно ли? А ведь я редко высасывал детей, Тигр. Да, кровь у них сладкая, как херес, но всего пара пинт — лишь раздразнить аппетит…
— Поэтому ты и оказался здесь, верно? А вовсе не потому, что я решил запереть тебя в стеклянной банке. Ты стал слишком небрежен, слишком жаден, Пульче. И возможность клясть жизнь у тебя сохранилась только лишь потому, что твой приятель Тигр был достаточно расторопен, чтобы найти тебя, опередив на каких-нибудь полчаса идущую по твоему следу крысиную стаю.
Пульче резко мотнул головой. Голова его и прежде казалось большой, сейчас же, когда он приблизился футов на двадцать, впечатление это усилилось ещё больше — казалось, будто голова хозяина дома обмотана полотенцем, как у страдающего мигренью.
— Я был молод! Я был сыт! Я бы разорвал этих крыс в ошмётки и украсил их хвостами фонарные столбы!
Лэйд пожал плечами. Не самый удобный жест, когда приходится держать перед собой увесистый саквояж.
— Возможно, двух или трёх. Может, полдюжины, — заметил он, — Но их было куда больше. Канцелярия и так непозволительно долго медлила, отыскивая твой след. Твои выходки разозлили её — по-настоящему разозлили. Они настигли бы тебя. Здесь, в доках Лонг-Джона или в самых глухих уголках Скрэпси — не всё ли равно? А после того, как настигли… Едва ли они поступили бы с тобой так, как я. Мы же знаем, что они делают со своей добычей, не так ли? Едва ли они стали бы запирать тебя в стеклянной банке и носить гостинцы. Я думаю… Я думаю, они бы нашли подходящую булавку — чертовски большую булавку — и пришпилили бы тебя к картонке, после чего, надо думать, водворили бы в коллекцию, висящую в кабинете полковника Уизерса. А может, залили бы тебя раскалённым воском, запечатав в бочке. Говорят, в подвалах Канцелярии есть целая кунсткамера, где стоят целые штабеля таких бочек…
Чем ближе подходил Пульче, с трудом переваливаясь с ноги на ногу, тем сильнее Лэйду хотелось поставить саквояж на землю, прямо в пыль, и медленно попятиться к выходу. Теперь, когда из разделяло самое большее пятнадцать футов, распоротая световыми пятнами темнота уже не могла служить достаточно надёжным покровом, который мог бы скрыть несообразное и несимметричное тело хозяина дома, которое при ходьбе издавало негромкий шелест — так шелестят в спичечном коробке засохшие насекомые, забытые мальчишкой, невесомые хитиновые тельца, присыпанные серой, как порошок мёртвых фей, пыльцой.
Но Лэйд знал, что не сделает этого. Что останется стоять с саквояжем в руке в нарочито расслабленной позе, опёршись на трость и усмехаясь по своему обыкновению. Усмешка, должно быть, получалась жалкой — оскал не тигра, но старого больного пса.
— Лучше бы ты дал им меня растерзать, Тигр, — пробормотал Пульче, голос которого скрипел, точно пружины матраца, — Так было бы лучше для нас обоих. Ты даже не представляешь, что такое муки голода. Что это за пытка, на которую ты меня обрёк. Я умираю, Тигр. Моя утроба медленно высыхает, и вместе с ней высыхает всё то, из чего я состою. Мои мысли, мои надежды, мои воспоминания, мои страхи. Это отвратительное чувство, мой приятель Тигр. Я больше не в силах испытывать чувств, потому что чувства дарованы жизнью, я же не живу, а влачу существование — мёртвая мошка, присохшая к стеклу. Нет больше надежд, нет сожалений, злорадства, похоти, грусти. Всё осыпалось пылью, всё исчезло. Остался только я, мистер Пульче, высохший хозяин стеклянной банки. Я надеюсь, когда придёт срок, Он подарит тебе мучительную, но быструю смерть, Тигр. Не такую, как моя. Чёрт возьми, Он просто обязан сделать это! В конце концов, ты принёс Ему обильную дань, не так ли?
114
Нацхерер — мифическое чудовище из германских легенд, поедающее само себя и насылающее чуму.
116
В 1892-м году жительница Род-Айленда по имени Мерси Браун была эксгумирована из могилы из-за подозрений в вампиризме; её тело оказалось не тронутым гниением, что сделало её персонажем фольклора.