Либо запустить в голову победителя первой попавшейся фигурой, обозвав его мошенником и негодяем, либо добродушно хлопнуть по плечу и предложить пропустить по стаканчику пшеничного двойной очистки для закрепления победы.
В сложившейся ситуации Лэйд вынужден был признать, что оба варианта имеют существенные изъяны и, пожалуй, неприменимы. Мат был объявлен ловко и эффектно, на зависть великому Стаунтону[192], непревзойдённому мастеру смертоносных гамбитов.
— Вы удивили меня, Уилл, — обронил он, пытаясь хоть чем-то заполнить эту проклятую паузу, и так уже сделавшуюся мигом чужого триумфа, — Я тешил себя мыслью, что неплохо разбираюсь в людях, однако на счёт вас сделал серьёзную ошибку. Не предположил, что начинающий гравёр, посредственный художник и самоучка-философ в одно и то же время может быть опытным прожжённым фигляром.
В нём говорила злость и все попытки сдержать её были сродни попыткам сдержать в бутылке хлещущее наружу шампанское. Только вкус, который ощущал Лэйд, не был вкусом игристого вина, скорее, удушливо-горькой хинной микстуры.
Но Уилл, кажется, слишком сильно переживал миг своего триумфа, чтобы всерьёз оскорбиться.
— Вы знали, — только и сказал он, не в силах оторваться от аляповатой вывески. Лэйд подумал, что если художник получил за неё хотя бы пенс, хозяева переплатили ему по меньшей мере вдвое, — Вы знали, где находится «Ржавая Шпора».
Лэйд поморщился. Смысла упорствовать было не больше, чем утверждать, будто деревянный король выжил после объявленного ему мата и готов продолжать бой.
— Знал, — согласился он неохотно, — Но скорее лишился бы ещё одного мизинца, чем привёл бы сюда столь экзальтированного молодого человека, как вы. У вас и так излишне бурная фантазия, Уилл, мне не хотелось причинять ей дополнительную встряску. Не говоря уже о том, что это место небезопасно. Но как вы…
— Как я догадался, что вам известно убежище Доктора Генри? — Уилл отступил на шаг назад, чтобы удовлетворённо взглянуть на нарисованную шпору, — О, я не сомневался в этом с той самой минуты, когда услышал первую часть истории. Не сомневался, как не сомневается солнце, разгонять ли ему тьму, потому что знай оно сомнения — угасло бы в тот же миг! Это всё Доктор Генри. Неужели вы думали, что я мог поверить, будто столь щепетильный в мелочах человек, скрупулёзно фиксировавший великое множество деталей, дотошно описавший интонации, позы, жесты, мог бы не оставить в своих записях ни сведений о том, где он решил обосноваться, ни даже мельчайших подсказок? Скорее птицы научились бы порхать, не взмахивая крыльями!
«Ржавая Шпора» молчала, из её недр не доносилось звуков, которые обыкновенно взводили нервную систему Лэйда, как курок взводит механизм револьвера, изготавливая для боя. Ни приглушённых голосов, ни вкрадчивого шороха, ни клацанья огромных когтей. Просто заброшенный дом — один из бесчисленного множества прочих, в которых ему приходилось бывать.
Чёрт с ним, Чабб, шепнул внутренний голос. Не увлёкся ли ты, изображая строгого учителя с пучком розог? Да, этот мальчишка взбалмошен и болезненно увлечён, в некотором роде даже одержим — но здравомыслящих мальчишек не существует в природе. Брось. Строгие учителя воспитывают у своих подопечных не сдержанность, как они сами полагают, а изворотливость и хитрость — и розги для развития этих умений представляют собой отличный стимул. Брось. Позволь ему полазить по руинам «Альбиона», изорвать ржавыми гвоздями пиджак, почихать от слежавшейся пыли, попялить глаза на следы того кораблекрушения, которое ему не суждено было увидеть собственными глазами.
— Я имел в виду не это, — Лэйд кашлянул и с опозданием понял, что звук этот вышел по-учительски сухим и строгим, — Как вы поняли, где искать?
— Это имеет значение?
Тон Уилла был беспечен, но Лэйд, умевший по одному только виду отличать настоящий красный перец от той дьявольской смеси из киновари и крахмала, что мошенники норовят сбыть небрежному лавочнику, безошибочно уловил в этой беспечности фальшивые наигранные нотки.
— Имеет! — отрубил он, — Как вы нашли дорогу?
Уилл натянуто улыбнулся.
— Я… Что ж, вы поймали меня, мистер Лайвстоун. Мне самому нипочём бы не найти «Шпору» в этом дьявольском котле, именуемом Скрэпси. Мне подсказали.
192
Говард Стаунтон (1810–1874) — один из сильнейших английских шахматистов своего времени.