— Трагичная история, — выдавил из себя Уилл, — Но только причём здесь…
— Чревоугодие? — Лэйд с фальшивым воодушевление хлопнул его по колену, — Слушайте дальше! Тем же вечером, когда вскрывший вены мастер скорчился в луже собственной крови посреди уже не принадлежащей ему мастерской, мистер Гобсон, удовлетворённый проделанной работой, сытно отобедал в своём клубе в компании приятелей. Гобсона за глаза называли скрягой, но на своих привычках он не экономил, а поесть он и вправду любил. Может, это была единственная его слабость в этой жизни, и отдавался он ей самозабвенно. Ужин был царский, под стать едоку. Венский шницель из лучшей телячьей вырезки, изысканный иберийский хамон, маринованная гусиная печень, приготовленные лучшим японским поваром галиотисы[68] в лимонном соусе, пирог с голубями. Да и запивалось всё это, надо думать, не родниковой водой…
Кажется, перечисление изысканных кушаний мистера Гобсона не вдохновляло Уилла, тот лишь крепче сжимал зубы. Возможно, его укачивало в сотрясающемся и дёргающемся брюхе локомобиля, а может, в памяти ещё был жив визит к Вечным Любовникам. Как бы то ни было, он был слишком хорошо воспитан, чтобы перебивать старшего.
— Пирушка удалась на славу, однако следующим утром мистера Гобсона ждал неприятный сюрприз. Личный повар подал ему обильный завтрак — яйца-пашот, свежие устрицы, французская выпечка с корицей, средиземноморские сыры, ветчина, мёд… Гобсон с аппетитом поел, однако получасом позже внезапно почувствовал себя дурно до тошноты. И неожиданно для себя изверг весь завтрак на роскошный персидский ковёр своего кабинета.
Уилл поморщился. Судя по всему, и в самом деле имел богатое воображение, как и всякий художник.
— Вот уж точно, важная деталь повествования…
— Досадный случай, да и только. Кому из нас не случалось отравиться или подхватить желудочный грипп?.. Мистер Гобсон, раздосадованный, принялся за свои обычные дела и работал до самого вечера, при этом отчаянно маясь животом. Однако на следующий день он обнаружил, что хворь не отступила, напротив, усилила свои позиции в его, Гобсона, теле. Что бы он ни съел, даже если это было сваренное вкрутую яйцо или кусок поджаренного тоста, еда вызывала в его желудке такую бурю, что несколькими минутами позже оказывалась снаружи. Его организм отказывался принимать даже самые постную и невинную снедь. Размоченные в кофе сухари, пресные кукурузные лепёшки, даже листья салата — всё это неизбежно покидало его тем же путём, каковым оказывалось внутри. К вечеру второго дня Гобсон испытывал волчий невероятный голод, однако, что бы он ни съел, пусть даже маковое зёрнышко, оно не могло усидеть в его желудке. Нежнейшие суфле, молочные каши, крем-брюле — всё это извергалось обратно, точно содержимое фонтанов на Трафальгарской площади. Личный повар ничем не мог ему помочь — ни в одной его кулинарной книги не значилось блюд, которые бы не вычеркнуло для себя нутро мистера Гобсона.
Локомобиль, натужно скрипя изношенными покрышками, повернул налево, и Лэйд тут же увидел высокий, как обелиск, каменный шпиль «Эгерии». Похожий на маяк в окружающем его застывшем каменной море, он неизбежно притягивал взгляд, как намагниченный гальванической энергией металлический жезл притягивает железную стружку.
Минут через пять подъедем, прикинул Лэйд. Как раз успею закончить.
— Следующие несколько дней мистера Гобсона были безрадостны — его осматривали лучшие врачи острова, заставляя принимать укрепляющие желудочные порошки и даже, вообразите, глотать каучуковый шланг с глазком на конце. Однако ничего обнадёживающего по результатам своих исследований сказать не могли. Желудок мистера Гобсона, как и все прочие его органы пищеварения, выглядел абсолютно здоровым.
— Возможно, какой-то вид тропической лихорадки, — рассеянно заметил Уилл, — Кажется, я читал о чём-то подобном…
— Не в силах подкрепить свои силы, Гобсон быстро слабел от голода. Пока однажды, привычно катая по столу старую аббатскую крону[69], не сделал страшное открытие. Повинуясь накатившему приступу голода, столь мощному, что затмил благоразумие, он открыл рот и, прежде чем успел сообразить, что происходит, проглотил эту монету. Такая привычка водится за малолетними детьми, но чтоб взрослый мужчина, не безосновательно считающийся многими одним из успешнейших дельцов на всём острове… Вообразите себе его потрясение, когда он обнаружил, что голод пропал! Более того, пропала и слабость последних дней, вызванная недоеданием!
69
Аббатская крона — устаревшая английская золотая монета в 20 шиллингов, ограниченно чеканившаяся в XVI-м веке.