Несмотря на непривычные пропорции и строение, монструозные твари были изображены весьма естественно, точно художник зарисовывал их с натуры. Может, поэтому они не понравились Лэйду. В их облике, пожалуй, не угадывалось свойственной зубастым тварям кровожадности, напротив, они выглядели скорее по-человечески задумчивыми.
— Я назвал этот набросок «Бегемот и Левиафан», — Уилл, кажется, не был огорчён жёсткой отповедью, лишь прикусил немного губу, — Согласен, вышло весьма безыскусно, но, мне кажется, я угадал верный путь. Если как следует развить, усилить, растушевать…
Лэйд вернул ему неприятно хрустнувший бумажный лист. И заметил, что машинально вытер руку о штанину, как будто пытался стереть что-то липкое, приставшее к пальцам. Нелепый жест, конечно, краски давно высохли.
— Мой китайский поставщик чая как-то рассказал мне забавную легенду об императоре и художнике. Легенда была цветистой и длинной, так что я окажу вам услугу, сократив её втрое и передав лишь самую суть. Когда император спросил художника, что нарисовать проще всего, тот ответил — демона. Никто не знает, как выглядят демоны, даже те, кто уверен в их существовании, а значит, никто не сможет упрекнуть автора в том, что он исказил их черты или неверно обозначил пропорции. Но когда заинтересованный император спросил, что же тогда нарисовать тяжелее всего, художник тоже долго не думал. «Собаку» — кратко ответил он. И тоже был по-своему прав. Собак мы видим на каждом шагу, они часть привычного нам мира, следовательно, всякая ошибка в их изображении будет очевидна и хорошо заметна.
Уилл бережно скатал рисунок в трубку и, перевязав бечёвкой, спрятал в сумку.
— Кажется, я понимаю, о чём вы, мистер Лайвстоун.
— Вы ведь ни черта не знаете о Нём, так ведь?
Он с удовольствием отметил, как дёрнулся подбородок Уилла. Как дёргается у боксёра от короткого мощного хука на короткой дистанции. Лэйд удовлетворённо кивнул — мысленно.
— Полагаю, у меня сложилось на счёт этого некоторое впечатление, — пробормотал Уилл, — Но это не значит, что я в самом деле вижу его огромным змеем, это всего лишь образ, символ… В некотором роде визуальная метафора и…
— Что такое Левиафан?
Уилл замешкался. Не привык к вопросам в лоб. Что ж, это его ошибка. Следующие три раунда пройдут в другом темпе. Больше никакой разминки, никаких пристрелочных залпов. Сегодня он узнает, что такое огонь на поражение.
— Я в Новом Бангоре всего месяц, сэр. Но, мне кажется, даже если бы я весь месяц размышлял об этом, прерываясь лишь на еду и сон, и то едва бы смог сформулировать нечто путное.
Лэйд одобрительно кивнул, но лишь мысленно. У этого Уилла, чьей нянькой он сделался, может, и странные отношения с англиканской церковью, не говоря уже о прочих воззрениях, но, по крайней мере, он не страдает излишней самоуверенностью. Это хорошо. В Новом Бангоре это, пожалуй, даст ему небольшую фору. Как подсказывал его опыт, самоуверенные обычно погибают чаще.
Этот человек не должен погибнуть. По крайней мере, не на протяжении следующих двух дней. В девять часов вечера субботы он должен быть живым и здоровым, когда его нога ступит на палубу «Мемфиды». Что с ним будет потом — забота чья-угодно, но только не Лэйда Лайвстоуна. Интересно, к чему это полковник Уизерс упоминал макрель? Должно быть, какая-то хитрая метафора или намёк — полковник не относится к тем людям, которые способны сказать что-то бессмысленное…
— А если бы пришлось сформулировать? — нарочито резко спросил он, — Что бы вы сказали?
Уилл хмыкнул. Но ответил почти сразу, должно быть, предполагал такой ход со стороны Лэйда и сам загодя подготовил слова.
— Исполинское существо библейской мощи. Гений пространства. Сила, заточённая не в материи, но в духе. Владетель вод и…
Лэйд страдальчески поморщился.
— Уму непостижимо, что в Лондоне до сих пор изъясняются столь витиеватым языком, — пробормотал он, — Должно быть, газеты правы, колониальные нравы в самом деле плохо развращают манеры и упрощают речь. Каждый раз, стоит вам заговорить, как мне уже мерещится, что с минуты на минуту сюда ворвётся мисс Памела Эндрюс с вестью о трагической кончине своей благодетельницы[84].
— Простите?
— Я словно говорю со своим прадедушкой! Ладно, не обращайте внимания. Всем в Хукахука известно, что у меня скверный нрав. Значит, библейский зверь, а?
— Да, сэр. Древний зверь, созданный Господом в незапамятные времена, как живое напоминание человеку о том, что он, самозванно объявивший себя царём природы, всего лишь мошка в зенице Господней, мельчайшее средь прочих. Как говорится в главе сороковой Книги Иова — «Можешь ли ты удою вытащить Левиафана и верёвкою схватить за язык его? Вденешь ли кольцо в ноздри его? Проколешь ли иглою челюсть его?». Левиафан, как и его сухопутный собрат, чудовищный Бегемот, есть символ того, что человек слаб и уязвим по своей природе, и обречён вечно таковым оставаться. При том ни гордыня, ни самоуверенность не могут послужить ему достаточной защитой от этих зверей.
84
Памела Эндрюс — главный персонаж романа «Памела, или вознаграждённая добродетель» английского писателя Сэмюэля Ричардсона, вышедшего в 1740-м году, классическая британская проза XVIII-го века.