Поэт фыркнул. Должно быть, представил себе что-то столь же нелепое, что и сам доктор Генри в этот момент — как благообразный Архитектор, вооружившись куском мела, отбивается от наседающих на него теней в строгих похоронных костюмах…
— Значит, единственное, что нам требуется — это… решить уравнение? — холодный голос Графини запнулся, — Именно на это нам отводится время?
— Да, — подтвердил Архитектор с непонятным достоинством, — Логика и анализ — вот наше вернейшее оружие в этой ситуации. Конечно, бой будет непрост. О, ещё как непрост! Дело в том, что для того, чтоб приблизиться к решению, надо отстраниться от великого множества вещей, которые наше скудное человеческое мышление возводит на пути. От продуктов нашего воображения, искажающих зрения и путающих мысли. Надо без устали пропалывать данные, избавляясь от ложного, наносного, субъективного, обратиться бесстрастными и сосредоточенными на поиске истины приборами, неподвластными порочной субъективности!
— Вы предлагаете всем нам сделаться арифмометрами? — холодно осведомилась Графиня, — Бесстрастными цифровыми аппаратами, отринувшими человечность во всех её проявлениях?
— Да! — неожиданно жарко воскликнул Архитектор, — Если потребуется, да! Пока ваша хвалёная человечность будет мешать нам решить уравнение, она будет нашим врагом! Союзником выдуманного вами Левиафана!
— Заманчивая перспектива… — пробормотал Поэт, то ли фиглярствуя, то ли искренне, — Не могу отрицать оригинальности подхода, но…
— Спасибо, мистер Уризель, — поспешил сказать доктор Генри, — Это заслуживает внимания. Кто следующий? Мистер Тармас, быть может?
— Ну, если вы желаете…
Скотопромышленник осторожно шевельнул плечами, будто проверяя на прочность пиджак. Когда с его лица сошла привычная сардоническая усмешка, оно сделалось почти незнакомым, а сам Пастух словно мгновенно сменил личину, став удивительно спокойным, серьёзным и даже внушительным. Словно явил сидящим за столом своё истинное лицо.
Лицо человека, который никогда не плыл по течению, напротив, стремился все течения изогнуть под себя. Доктор Генри подумал, что в этом лице есть что-то от римского центуриона. Такой способен хладнокровно планировать и воплощать планы, но если потребуется, он самолично поведёт легион в бой, первым встав в строй.
— Я привык уважать цифры, — Тармас кашлянул, — В конце концов, на них зиждилось моё состояние. Но я не думаю, что Он ждёт от нас разгадывания алгебраических ребусов. Если он чего-то и ждёт для нас, так это сделки.
— Сделки? — Графиня приподняла аккуратную тонкую бровь, — Впрочем, я уже не удивлена. Математик талдычит об уравнениях, а делец всегда остаётся дельцом.
Тармас не удостоил её колкое замечание ответом. Этот новый Тармас был слишком серьёзен, чтобы отвлекаться на пикировку, настолько, что данное ему доктором Генри прозвище уже не казалось подходящим. В нём не было кротости Давида, скорее, тяжёлая решимость изготовившегося к бою Голиафа[94].
— Он — могучая сила, — спокойно произнёс он, — Но это не какой-нибудь никчёмный математический парадокс. Парадоксы бесстрастны, а Он испытывает жажду нового, иначе не призывал бы к себе гостей. Эта жажда и есть ключ к его
познанию.
— Ну-ка, ну-ка… — пробормотал Поэт, но так тихо, что было непонятно, насмешка это или живой интерес.
— В моём представлении Он сродни туземному божку. Знаете, из тех, что полли сооружают при помощи валунов, коры и кокосовых орехов. Как и полагается таким божкам, он алчен, расчётлив и хитёр. И ещё, к нашему несчастью, могущественен. Этакий дикарский Зевс, отхвативший от мироздания кусок и обустроивший там себе уютный уголок. Да, он разумен. Безусловно, разумен. Вещи подобной сложности невозможны без содействия разума. Проблема лишь в том, что разум его нечеловеческий, поскольку зиждется на нечеловеческих же силах.
— Значит, злое божество, — констатировала Графиня с лёгкой усмешкой, — Надо же. А я полагала, что люди сродни вам — убеждённые материалисты!
— Я и был таковым, — серьёзно кивнул Пастух, — Пока хорошенько не задумался. Знаете, мне ведь в прошлом и самому приходилось бывать богом. Например, когда я выгрузил первый паровой двигатель для своей лесопильни на одном из Соломоновых островов. Поверьте, когда он заработал, моя божественная мощь была несомненна в глазах местных полли. К тому же, мы с ними редко понимали друг друга, даже когда общались на одном языке. Между нами была такая же пропасть, которая ныне разделяет нас самих с Новым Бангором, пропасть, рождённая несоотносимым могуществом одной из сторон. Однако наше положение не столь уж беспомощно, как может показаться. Мистер Уризель, без сомнения, прав, логика — один из могущественных инструментов в мире, но есть закон не менее могущественный. Воздвигающий и разрушающий империи, уничтожающий народы или возвышающий, изменяющий очертания целых стран… Извечный закон спроса и предложения, господа. Сущность его крайне проста даже для того, кто не читал работу «О природе капитала»[95], и сводится к нехитрой максиме. Предложение и спрос неизбежно найдут друг друга.
95
«О природе капитала» — книга Адама Смита, шотландского экономиста XVIII-го века, основоположника общей экономической теории.