Вера Николаевна Муромцева-Бунина писала 23 мая 1958 года: «Конечно, „Деревня“ и другие рассказы не бытовые, быт там только фон, а главное душа человека, взятая в трагическом разрезе. Как и „Темные аллеи“, почти все, что в этой книге, — трагизм любви. Но трудно требовать от людей, которые никогда не бывали в деревне, чтобы они почувствовали то, что чувствовал автор, и то, что для него было самым важным. Боже, какую ерунду приходилось иногда выслушивать… всякий берет от произведения писателя только то, что он сам может воспринять».
В дневнике Бунин писал [573]:
7 июня 1912 года. «Читал биографию <И. В.> Киреевского. Его мать — <Авдотья Петровна> Юшкова, внучка Бунина, отца Жуковского».
16 июня. «За Малиновым — моря ржей, очаровательная дорога среди них. Лужки, вроде бутырских. Мелкие цветы, беленькие и желтые. Одинокий грач. Молодые грачи на косогоре, их крики. Пение мошкары, жаворонков — и тишина, тишина…
Потом большая дорога — и пение косцов в лесу: „На родимую сторонушку…“ (Описано в рассказе „Косцы“. — А. Б.) В лесу усадьба, полумужицкая. Запах елей, цветы, глушь. Огромные собаки во дворе. Говорят, как-то разорвали человека.
На большой дороге деревушка.
Шла отара, — шум от дыхания щиплющих траву овец.
Вечер, половина одиннадцатого. Гроза, ливень, буря. Слепит белой молнией, сполохом с зеленоватым оттенком, — в общем остается впечатление жести и лиловатого. Туча с запада. А за садом полный оранжевый месяц (очень низкий) за мотающимися ветвями сада. Небо возле него чисто. Выше красивые облака, точно из размазанных и засохших чернил.
Сейчас опять глядел в окно: месяц прозрачный и все-таки нежный, молния ослепляет белым, в последний миг оставляя в глазах лиловое.
17 июня <…> Всю ночь гроза. Просыпался в четыре. Был страшный удар.
После обеда сидел в шалаше. Что за прелестный человек Яков, как приятно слушать его. Всем доволен. „И дожжок хорошо! Все хорошо!“ Был женат, пять человек детей; с женой прожил двадцать один год, потом она умерла, и он был семь лет вдовцом. Жениться второй раз уговорили. Был у родных, пришла дурочка „хлебушка попросить“. — „А хочешь замуж?“ — „За хорошую голову пошла бы“. — „Ну, вот тебе и хорошая голова“, — сказал ей Яков про себя. Повенчались, а она „прожила с после Успенья до Тихвинской — и ушла. Меня, говорит, прежние мужья жамками, канахфектами кормили, а ты кобель, у тебя ничего нету…“ Земли у него полторы десятины. „Да что ж, я не жадный, я добродушный“».
В «Божьем древе» все это рассказывает Яков Демидыч; даты в рассказе, написанном в форме дневника, вымышленные.
Бунин продолжает: «Вечером были на выезде из Глотова, в крохотной избушке, где молнией убило малого лет пятнадцати и девочке-ребенку голову опалило».
Эти впечатления отобразились в рассказе «Жертва».
Бунин также записал в этот день:
«Видел сына Таганка — страшный, седой, древний старик».
20 июня «<…> Страшно ярка зелень деревьев <…>
Перечитывал „Путешествие в Арзрум“, — так хорошо, что прочел вслух Вере и Юлию первую главу. Перечитывал Баратынского (прозу) „Перстень“ — старинка и пустяки. Как любили прежде рассказывать про чудаков, про разные „странности“!
21 июня. Много ветвей с зелеными листьями нарвало, накидало по аллее холодным ураганом.
Яков: „Ничего! Не первой козе хвост ломать! Мы этих бурей не боимся!“
Читаю „Былины Олонецкого края“ Барсова. Какое сходство в языке с языком Якова! Та же криволапая ладность, уменьшительные имена…
На деревне слух — будто мужиков могут в острог сажать за сказки, которые мы просим их рассказывать».
Бунин говорил в 1911 году: «Меня интересует воспроизведение подлинной народной речи, народного языка» [574]. Он изучал изданные незадолго перед этим «Песни, собранные П. В. Киреевским. Новая серия», выпуск I (М., 1911), сделал огромное количество выписок из этого сборника и из сборника былин Е. В. Барсова «Памятники народного творчества Олонецкой губернии» (СПб., 1873), а также из «Песен, собранных П. Н. Рыбниковым» (2-е изд., т. I–III. М., 1909–1910) [575].
Фольклорные записи Бунин делал и сам. Он говорил: «Я когда-то усердно собирал частушки, народные поговорки, прибаутки. Это неоценимый клад, и сколько их ни записывать, все равно всего не запишешь. Был у меня паренек из деревенских, которого я обучил искусству записи. Мы условились, что я буду платить ему по копейке за каждую новую запись. Вероятно, этот самородок многое сам присочинял, но как он был талантлив <…>
А всяких частушек и народных прибауток собрал я около одиннадцати тысяч. Не знаю, уцелели ли все эти материалы, они остались в Москве в моих архивах. Кое-что я стараюсь теперь восстановить по памяти, но память — вещь неверная» [576]. Фольклорные записи Бунина известны немногие [577].