Наливая трясущейся рукой воду, она говорит:
— Джулиан сказал, что хотел бы повидать нас обоих.
— Да?
— Мне опять страшно.
— Дурное предзнаменование.
— Он сказал, что теперь всё иначе.
— Будем надеяться.
Только не сегодня; сегодня мы вдвоём, только я и ты, усугубляем фортуну со всеми её маленькими предательствами. Ты снова расскажешь мне, когда будешь погружаться в дрёму, о саранче — как предутренний ветер несёт её над Анатолией, затмевая свет солнца. Сначала её видят охотники, потому что у них самое острое зрение; и они оповещают остальных. Свист, выстрелы, на разрушенных сторожевых башнях на берегу мигают гелиографы. Вдалеке, за бронзовым жнивьём и розовато-лиловым песчаником, летят мародёры, похожие на невинные облачка, и они приближаются, приближаются — и вот они уже повсюду, со всех сторон. Сначала они как будто нечто лёгкое, пушистое, и вот-вот ветерок разбросает их; ан нет, они набирают вес, силу, сливаются крыльями гигантских летучих мышей и готовы проглотить небо.
И вот в лагере с угрюмой решимостью готовятся будто к снежной буре, поскольку шуршавчатые насекомые проникают везде, во всё, неотвратимо, как пыль или дым. Головы повязаны платками, запястья убраны в рукава, на ногах носки или легинсы. Начинается долгое ожидание, когда надо определить, не предшествует ли туче авангард из молодых бескрылых особей, которые с невиданной скоростью катятся по земле, превращая поля в бурное море из зелёной чешуи.
Тогда копают ямы, ставят железные или деревянные перегородки, готовят огненные заслоны. И вот насекомые летят, проваливаются в ямы, падают на тела горящих сородичей, пока тонны крошечных тел не охватывает пламя. Вонь такая, что небесам тошно. Но летуны приближаются со зловещим треском — сначала дальним, как будто колючки горят под горшком; потом более близким, громким, будто лесной пожар — жующих челюстей. Иллюзия огня создаётся также из-за скорости, с какой они опустошают лес до последнего листочка, вися длинными лентами, напоминающими пчелиные рои. Под тяжестью их тел опрокидываются кусты. Лошади бьют копытами и машут хвостами, стоит им почувствовать на своей шкуре хитиновую щекотку; но сколько бы ни предпринималось предосторожностей, твари всё равно добираются до рук и ног, скребутся о голую кожу, шебуршат под одеждой. В мгновение ока весь видимый мир становится безжизненным, лысым, как голый череп. Под жгучим солнцем — зимний, по-рождественски голый лес. Совершенно особенная тишина воцаряется потом на несколько недель — тишина и вонь обуглившихся насекомых, горящих, как солома.
Лагеря сворачиваются, жизнь входит в колею; но устало, вяло. Опасность миновала. Но такое ощущение, что люди тоже обглоданы — до костей, до глазных яблок. На землях одного из ханов круживший в воздухе гриф уронил в лагерь женскую руку. Что ж, в обратный путь, как муравьи, к горизонту — туда, где творит и перетворяет себя голубой залив у стен суетливого города.
Глубокий сон — благо, несмотря на любопытных хорьков подсознания, которые вынюхивают мотивы и поступки моей затихшей партнёрши. Прошлое не вернёшь, не правда ли? — слишком много сожжённых лампочек. Попробуй, Феликс, ну попробуй же!
Утро началось неожиданным письмом с лондонским штемпелем — от Вайбарта; это не настоящее письмо, пояснил он, всего лишь несколько страничек, вырванных из блокнота.
Мне очень нужно повидаться с вами, Феликс, но я суеверен в отношении психушек. Всегда так было. Что если вы совсем того, а? Бр-р! Даже настоящее письмо тогда — не в коня корм, если вас не обидит такое сравнение. Но несколько страничек всё же дадут вам представление о моей жизни, встряхнув застоявшиеся мозги, как мы, бывало, говорили.
Скажите мне:
Пёс псом, а кто слоном рождён,
Тот на земле живёт как слон:
Хвост сзади,
Хобот впереди,
И как же благороден он,
Какие складки на ушах,
Как важен и степенен шаг.
И сердце кроткое в груди,
Хоть жизнь как будто позади.
— выписка
Странно, не правда ли, когда легкомыслие, прирождённая непоследовательность обращается в тик. Долгий путь пройден вами и мной вместе, правда, старина? Не очень часто нам приходилось встречаться; но время от времени, как на игрушечной железной дороге, наши пути пересекались. Динь-динь!
— выписка
«Памятка», написанная собственноручно Джулианом. (Теперь он пишет очень крупно и размашисто.) «С издательской точки зрения единственно неотразимы — Дознания, Признания и Головоломки, в таком порядке. Пусть Вайбарт руководствуется в своих суждениях сей неколебимой истиной». Странный тон в отношении меня, не правда ли? А как насчёт той поэзии, благодаря которой мы обретаем престиж, — поэзии, написанной при помощи клизмы? Например, новая книга Кёпгена? Ему-то легко говорить, Джулиану; он опять в Нью-Йорке со своим звёздно-полосатым пламенем.
— выписка
Феликс, я делаю очень много денег. Вчера мне принесли идеальный роман. Начинается так: «Смит был милым гигантом и здоровяком; но ещё в детстве кто-то сказал ему, что если он будет слишком громко смеяться, у него отлетят яички, поэтому на его лице вечно держалось странное кривое выражение. Он постоянно жил в ужасном ожидании, пока не случилось худшее… (читай дальше)». По ряду причин мне пришлось отказаться от него.
— выписка
Человек всю жизнь учится. Писатель Ф.В. говорит, что «надо как можно меньше знать о своих персонажах. Чем больше подробностей, тем сильнее они сливаются в безликую массу. Для каждого требуется одна яркая черта — главенствующая наклонность, так сказать, индивидуальная „подпись” в геральдическом смысле: горб процентщика, близорукость учёного, деизм короля. Всё остальное — „вода”». Полагаю, пробу «воды» берут, когда книга издана?
— выписка
Феликс, я несчастен, а вы? Какими нас вывел бы Ф. В.? Интересно, можно ли представить себе, будто мы живём в каком-нибудь из его романов? Если бы вы только знали, если бы он только знал. Пиа! Последние письма! Это нечестно. Я не могу заставить себя и выбросить их — а если хранить, то для чего? Они уже блекнут. В каком-то смысле время великодушно к нам. «Смерть всегда приходит, когда её втайне ждёшь, она выполняет взаимное соглашение. Это как любовная связь, кто-то предлагает,кто-то отвечает,кто-то намекаетна тайную потребность». Иногда я хочу оказаться с вами в «Паульхаусе» — порой мне самая туда и дорога. Мои сны! Видели бы вы их! До чего же невероятные фауна и флора выскакивают из инфернальных сфер.
— выписка
Всё время, что она смотрела на меня своим прямым ясным взглядом, она знала о своём тайном умышленном предательстве. Наверно, решила, что я не мужчина. С кем она предавала меня? Не представляете? С Иокасом. Мне самому не верится. Подпись не подходит к картинке. И всё же вот признание, её красивым подчерком. Уроки верховой езды! А когда нам приходилось уезжать, они оба заболевали от разлуки. Ужас-то какой. И ещё докторские счета. Проклятье.
— выписка
Страх одиночества по сути страх перед двойником, то есть перед тем, кто однажды приходит и объявляет о смерти. Триумф смерти над героем неизбежен — le triomphe ignoble du mal remplit le monde d'une immense tristesse. [23]Купите ли вы рукопись с чем-то подобным?
— выписка
Пиа говорит: «Что имеет смысл? Когда-нибудь у меня выпадут все зубы, как камни выпадают из горного склона. Только благородные очертания рта, когда-то завораживавшие мужчин, могут сохраниться подольше в некоторых позах. Мускулы сдают позиции, как старое банджо. Потом я умру — придётся; но, пока вы читаете это, я есть. Уже началось. Давайте представим Пиа в состоянии бесконечной дисперсии, бесконечного растяжения, обживающей все уголки в вообразимом пространстве. Тяжело будет расстаться с драгоценностями и нарядами — даже с toc. [24]А что уж говорить о семейке бездомных туфелек? Им-то за что такое? Но я должна, придётся.И всё же не хватает сил отдать их кому-нибудь, ибо смерть — всего лишь видимость, и то по сговору. Мне бы хотелось один раз обнять вас, живого и тёплого, — но вы узнаете о моём намерении по поцелую. Не буду рисковать. Одному Иокасу известны день, час, минута; я возьму его с собой, скажем так, в качестве пассажира. К тому времени он ещё будет жив, конечно, в физическом смысле, однако не в другом, особом. Особую часть я у него отберу. Постараюсь не слишком его карать. Он оказал мне одну неоценимую услугу — научил „слушать клитором”, как он это называл».