Самые светлые воспоминания у Малики остались после посещения столицы республики города Грозного[123]. В городе уже работают магазины, базары, больницы, школы, государственные учреждения, регулярно ходит автотранспорт, в центре восстанавливаются жилые и административные здания. Хорошо работает чеченская милиция, патрулируя по улицам города. Сами жители восстанавливают собственное жилье, а местная власть выделяет стройматериалы: шифер, стекло, деревянные изделия. За эту работу им начисляют зарплату, пока, правда, больше на бумаге. Стали открываться небольшие частные предприятия, у людей появилась работа. В городе открылся новый медицинский институт, молодежь потянулась к знаниям, а не к автоматам. Стали возвращаться из Ингушетии беженцы, для них в городе строятся многоэтажные дома. Все это вселяет надежду, что столица республики Грозный будет восстановлен и жизнь в Чечне наладится. (Как же мне было грустно через несколько дней после разговора с Маликой узнать о взрыве в Грозном в том же сентябре, а потом и о страшном теракте в Москве! Я представляю, как она огорчилась, расстроилась, что ее надеждам на возвращение в любимую Чечню не суждено сбыться.)
Посетила Малика и палаточные городки для беженцев в Назрани и станице Нестеровской[124], где проживают ее родственники. «К сожалению, власти выдавливают чеченцев из лагерей, — продолжала свой рассказ Малика, — не завозят в полном объеме продукты питания, не ремонтируют палатки, проводят в лагерях „зачистки“». Международные организации практически прекратили выделять гуманитарную помощь беженцам. Датский Совет по беженцам выдает по 10 килограммов муки и сахара на семью в месяц, но этого явно недостаточно.
Поездка в Чечню и оттуда, назад в Россию, сопряжена как с материальными, так и с нервными издержками. Милиционеры постоянно и по нескольку раз обыскивают сумки и вещи, выискивая якобы оружие и взрывчатку, вымогая деньги. Не каждый может это выдержать. И если на равнине жизнь все-таки потихоньку налаживается, то в горах чеченцы молятся Аллаху и просят у него защиты — как от боевиков, так и от «федералов».
ИСТОРИЯ, РАССКАЗАННАЯ МАТЕРЬЮ УБИТОГО СОЛДАТА
Мой сын, Арефкин Андрей Викторович, родился 4 мая 1975 года в городе Заречном.
Мальчиком он рос спокойным, хотя всегда стоял на своем. Был у них в классе один лидер. Все ему подчинялись, но только не Андрей. Он всегда говорил, что не хочет, чтобы им кто-то командовал: «Пусть все подчиняются, а я не буду». За настойчивость приходилось получать синяки, но я ничего об этом не знала: он никогда не рассказывал, не жаловался.
Спорт Андрей никогда не бросал: в 4-м классе — лыжи, потом — велосипедный спорт, потом записался в секцию самбо. Там ему сломали ногу, но Андрей никогда не жаловался на боль. Андрею заниматься самбо нравилось, но через год тренер сказал ему, что он не совсем подходит к этому виду борьбы, потому что очень высокий. Андрей был ростом 185 сантиметров и весил 80 килограммов.
Поскольку по настоянию тренера пришлось бросить самбо, а у сына была явная склонность к силовым видам спорта, то Андрей занялся каратэ. У него есть награды за первое и за второе места по области. Окончив восьмой класс, Андрей поступил в машиностроительный техникум. Парень был упорный, настойчивый, старательно занимался. Когда пришло время писать дипломную работу, все делал сам, без посторонней помощи. И получил «пятерку». Даже учителя не ожидали от него такого блестящего результата.
Защита была 23 февраля 1994 года, а 28 февраля пришла повестка из военкомата, и 1 марта он уже был в Москве.
Еще шестнадцати лет он увидел по телевизору отряд специального назначения, и после этого у него появилась дикая мечта служить там. Он постоянно повторял слова: «Вот в такой армии я бы послужил!» Денег, чтобы откупиться, все равно не было, пришлось идти туда, куда пошлют. А послали туда, куда хотелось Андрею, — в Дзержинск, где готовили к службе в войсках спецназа[125].
123
Такое впечатление у Малики, видимо, сложилось по контрасту с Агиштами. Грозный был и остается в руинах, а жизнь кипит в городе, по сути, лишь на одной центральной улице и в ближайших окрестностях.
124
«Городками» в Ингушетии принято было называть лагеря вынужденных переселенцев, возникшие осенью 1999 года. В Ингушетию жители Чечни бежали и в первую войну — в начале 1995 года их здесь было до 150 тысяч. Однако в самом начале второй чеченской войны, когда приказом генерала Шаманова от 25 сентября 1999 года органам внутренних дел соседних субъектов Федерации было воспрещено пропускать бегущих из Чечни гражданских лиц, лишь президент Ингушетии Руслан Аушев ослушался и открыл административную границу. В результате в какой-то момент число мигрантов в Ингушетии достигло 300 тысяч и сравнялось с численностью постоянного населения. Несколько десятков тысяч беженцев жили в палаточных «городках» и в «приспособленных помещениях» — гаражах, птичниках, коровниках и т. п., и даже в железнодорожных составах, основная масса — в «частном секторе». Выживание беженцев по крайней мере наполовину обеспечивали международные гуманитарные организации — их участие помогло избежать гуманитарной катастрофы в первую зиму. Федеральные власти с самого начала пытались вернуть беженцев обратно в Чечню — ограничение работы гуманитарных организаций помощи преследовало именно эту цель. Последний из «городков» беженцев был закрыт в июне 2004 года.