ЭТО ВОЙНА ИЛИ НЕТ?
Первое совпадение мнений авторов сочинений и населения РФ состоит в том, что происходящее в Чечне они называют «войной». Во всех без исключения сочинениях школьникам не приходит в голову именовать события, о которых они пишут, иначе, как «война». Две трети взрослого населения РФ (67 %) также считают, что сейчас[135] в Чечне «продолжается война».
Наверное, так полагает и читатель этих строк. Это согласие примечательно в свете того обстоятельства, что события в Чечне российскими государственными инстанциями не квалифицируются как война. Вопрос о том, как называть происходящее в Чечне, не есть вопрос юридической казуистики. И это не тот случай, когда власти дают событиям более строгую правовую квалификацию, нежели это делает обычай или общественное мнение. Ситуация обратная. Власть отказывается от ставящих ее в сложное положение формулировок — но не от действий, ими подразумеваемых. Этим начинается конструирование особых отношений между властью и обществом. Это сигнал, что отношения выводятся из правового поля и помещаются в совсем иное пространство, пространство отношений неформальных. При этом расхождение между законом и практикой изначально получает положительную санкцию с двух сторон: государства и общества.
Исследования показывают: значительное число россиян готовы признать, что ввиду особых, чрезвычайных и тому подобных обстоятельств ситуация в Чечне и не должна быть правовой. Потому свидетельства правозащитных организаций или сторонних наблюдателей по поводу того, что в Чечне нарушаются права человека, воспринимаются российским общественным мнением столь раздраженно. Россияне, судя по опросам, не готовы отрицать, что федеральная сторона в Чечне, например, в лице полковника Буданова не соблюдает права человека. Но они не готовы согласиться с тем, что это несоблюдение — дурно, что виновные в этом должны быть наказаны. Они не думают, что эти права должны соблюдаться и применительно к чеченской стороне. Они предпочитают считать, что в силу различных причин там и не должен действовать обычный закон и суд. В ситуации иной, например в Прибалтике, они настаивают на соблюдении прав человека и взывают к международному суду.
Однако, как показывают сочинения, отсутствие формальных правил оборачивается и иной стороной, с последствиями которой участники ситуации уже не согласны. Авторы двух сочинений приводят заявления тех, кто воевал на федеральной стороне: им выплатили за это гораздо меньше денег, чем обещали[136].
ТАК ЧТО ЖЕ ЭТО ЗА ВОЙНА?
Итак, в Чечне, по общему мнению, была первая и вторая война. Что это за война по ее природе, как ее квалифицировать и как ее назвать? В одном из сочинений эта война названа «странной войной». Такое определение событий на Кавказе дают более 10 % россиян, его приходилось слышать не раз от прямых участников этой войны.
Родившееся еще в эпоху Первой мировой и с тех пор присутствующее в нашем запасе слов, это слово применялось, помнится, к афганской кампании. Как и две последовавших чеченских, она удивляла ветеранов «ограниченного контингента» тем, что они не только не понимали общих целей войны, но и зачастую получали приказы «не проявлять излишнюю активность». Эта «странная война» как отработанный способ действий, как образец и была, очевидно, возобновлена на Кавказе теми структурами, которым вообще необходимо наличие постоянно тлеющего, но ограниченного очага военных действий.
Есть большой соблазн трактовать эту войну как столкновение двух этносов, как вооруженный этнический конфликт. В одном из сочинений эти события так и названы — «русско-чеченская война». Понятно, что государству, от имени которого действуют вооруженные силы его ведомств, никак нельзя официально признавать такую квалификацию происходящего.
Но понятно и другое: рассмотрение любого конфликта как этнического делает ситуацию максимально простой для его участников и для управляющих ими инстанций. Определяя ситуацию — в особенности конфликтную — в этнических терминах, те, кто это делает, получают в свое распоряжение очень мощные ресурсы. Один из них — это простота и ясность определения/размежевания «свой-чужой». Второй — это обеспечение солидарности внутри «своих».
В конфликте на Кавказе для тех, кто командует с федеральной стороны, существуют очень большие трудности в объяснении военнослужащим высших причин, по которым им необходимо вести боевые действия на собственной территории против граждан собственного государства и пр. Задача начальников сильно упрощается, если «российские» переопределяются как «русские», а противная сторона — как «чеченцы». Возникает, в частности, возможность подключения «вековой традиции», нынешние боевые действия становятся как бы продолжением войн России на Кавказе в XIX веке. Тогда Россия, по сегодняшним массовым представлениям, выступала как держава, воюющая с внешним врагом. Соответственно и участие в сегодняшних боевых действиях на Кавказе — это защита Родины, в чем и клялся каждый военнослужащий.
135
Здесь и далее приводятся результаты опроса, проведенного Аналитическим центром Ю. Левады в августе 2004 года по выборке (1600 чел.), представляющей население РФ в возрасте 18 лет и старше.
136
Как и во всех других случаях, передаваемые в сочинениях утверждения не могут считаться установленным свидетельством о факте, в данном случае факте невыплаты, без проверки. Но они вполне могут свидетельствовать об атмосфере ситуации. Если бы это была атмосфера безукоризненного соблюдения законов, вероятность появления таких мнений была бы очень мала.