«Путешествие в Арзрум» и его поэтическая квинтэссенция — «Стамбул гяуры нынче славят», на мой взгляд, являются наиболее типичным и характерным выражением того интереса, который поэт всю свою творческую жизнь питал к российскому и зарубежному Востоку и который выдвинул его в родоначальники «западно-восточного» направления в русской литературе. Это направление заключает в себе синтез и взаимопонимание русской культуры и культур народов Азии. Если для Гёте его «Западно-восточный диван» есть интеллектуальное влечение гения, то для Пушкина кавказско-восточные, в том числе и турецкие, мотивы есть выражение его внутренней духовной сущности.
Для старшего современника Пушкина — его двойного тезки Александра Сергеевича Грибоедова Кавказ, Азия были не столько призванием, сколько профессией и судьбой. Сложись обстоятельства иначе, он мог бы исполнять свою дипломатическую службу где-нибудь в Испании или Швеции, в общем — на Западе (как Ф. И. Тютчев). Однако знаменитый бытописатель послепожарной дворянской Москвы много лет провел в Тифлисе (где и было написано «Горе от ума») и Тегеране (где он нашел свой мученический конец). Его литературное творчество мало было связано с Востоком, его жизнь — самым тесным и фатальным образом. А можно ли оторвать первое от второго, даже если нет видимых связей? Для многих лучших людей России, для тех, кого называют мозгом или гордостью нации (а по-библейски — солью земли), Азия стала внешней средой их биографии, а стало быть, одним из главных условий их творческой или политической деятельности. Добровольно или насильственно они часть своей жизни провели в «русской» Азии: Радищев, Грибоедов, Пушкин, Лермонтов, Шевченко, Достоевский, Л. Н. Толстой, Чернышевский, Гончаров, В. И. Немирович-Данченко, Чехов, Горький, Бунин, Маяковский, Есенин и многие другие. Революционеры всех трех поколений — от декабристов до социал-демократов. И дело здесь не в механистическом воздействии пресловутой географической среды, а в тех культурно-психологических связях, которые устанавливаются между объективным и субъективным миром и которые крайне трудно уловить и тем более постичь.
Жизнь и труды Грибоедова были непосредственно связаны с той гранью русско-азиатских связей, которая называется колониальной политикой. На Кавказе и в сопредельных странах Ближнего Востока она отличалась своеобразием, о котором уже говорилось, но суть ее была неизменна. Автор бессмертного «Горя от ума» был ее незаурядным, хотя и неудачливым проводником. Его компетентность в области как восточной дипломатии, так и кавказской администрации была вне всякого сомнения. Автор Туркманчайского мирного договора в совершенстве владел персидским языком (вероятно, в какой-то степени знал и арабский), что по тем временам было редкостью для ответственных дипломатических представителей на Востоке; обычно они довольствовались услугами местных переводчиков (драгоманов). Грибоедов превосходно ориентировался и в кавказских делах; годы жизни в Тифлисе и близости к Ермолову не прошли даром.
Однако Грибоедов лавров не снискал ни в Тифлисе, ни в Тегеране. Его проект широкой колонизации Кавказа был забракован, а миссия в Тегеране закончилась трагически. В чем дело, нет ли здесь некоей закономерности? Я думаю, что есть.
Этот одареннейший, «замечательный», «государственный» (слова Пушкина) человек слишком выделялся из общего ряда, чтобы его блестящие способности нашли в николаевской России достойное употребление и признание. Он везде, будь то Петербург, Москва, Тифлис или даже Тегеран, попадал в такое положение, как Чацкий на балу у Фамусова. Может быть, потому, что Чацкий (как давно замечено) был отчасти его самовыражением[4]. «Истеблишмент», утвердившийся в России в последнее десятилетие царствования Александра I и особенно в эпоху Николая I, не терпел в своих рядах неординарных деятелей, даже если они отличались несомненными талантами и верно ему служили. Они всегда были на подозрении в стране, где на фоне правящей бездарности даже посредственность выделялась в лучшую сторону, а по-настоящему способные люди гибли или, как исключение, отстранялись от дел (М. М. Сперанский, например). Впрочем, все это сказано в монологах Чацкого.
4
Позднейшее наблюдение (Ф. М. Достоевского и др.), когда, по словам Тынянова, «грань между создателем и героем стерлась». Пушкин, хорошо знавший Грибоедова, это сближение отрицал (Ю. Н. Тынянов. Сюжет «Горе от ума», — там же, с. 374.)