В углу у стены смиренно стояли семь юных девиц, и среди них Таги-Усак. Царица не без удивления подумала: «Почему мужчины не развлекаются с ними? Может, запрещено это?.. Но почему? Почему человеку нельзя, как богам, быть вольным в исполнении своих желаний?..»
Мари-Луйс посмотрела на астролога и приметила, что глаза его горят. Перехватив ее взгляд, он сразу присмирел. «Вот так-то, — смакуя вино, подумала царица, — смирись, низменное создание, перед тобой царица!» Но, обуреваемая огнем желания, Мари-Луйс опять глянула в его горящие глаза. И, кажется, испугалась: «Нет, нет! В небесах один бог — Мажан-Арамазд, а на земле — мой супруг. И когда только старый больной царь-отец испустит дух, чтобы мне наконец увидеть своего Каранни на троне?!. И отчего так долго живут цари-отцы?..»
Камины пылали благовонными сполохами пламени, в светильниках потрескивало горящее масло. Все вокруг было как бы погружено в дремотную мглу.
Таги-Усак и юные девы тихо напевали, и пение их словно бы переполняло кубки с вином и делало его еще более хмельным.
Царица подняла кубок.
— За наше обильное пиршество, такое достойное и приятное!
Ночь свивала черный клубок.
Тревожная ночь! Звезды сделались совсем маленькими, размером с маковые зерна, как говорит астролог Таги-Усак. И чего только он не знает.
Песнь Таги-Усака — это искра молнии, рассекающая ночную тьму!
— Вселенная подобна мысли! — журчал напев Таги-Усака. — Нет у нее ни начала ни конца. Где ни остановись храбрец-воитель, он может метнуть армянское копье и дальше. И мир, как время, ни начала ни конца не ведает. Все сущее безгранично. И маковое зерно, столь малое, можно бессчетно делить, а оно все есть. Все, что существует, неизбывно. Раз в столетие волшебная птица спускается с тучи и заостряет свой клюв, натачивая его о скалы Масиса[4]. И если, делая так, волшебная птица наконец сточит весь Масис — это будет лишь мгновенье вечности…
Вот о чем песнь Таги-Усака. И ему тихо подпевают девственницы. А ночь свивает свой черный клубок.
Наследный принц Каранни выехал из столицы Куммахи в день начала праздника бога Мажан-Арамазда. Он объявил, что едет на поклонение в Тондрак[5], испросить у бога огня исцеление больному отцу своему, царю Уганне, и молить о том, чтоб вечно светилась душа его матери, которую сам он даже не помнит. Однако цели у него были иные…
Полководец царева войска, верховный военачальник Каш Бихуни советовал Каранни ехать в Тондрак через Тавруберан, что в центре земли армянской. Больной отец сказал:
— Боги призывают меня к себе, сын мой, и я готовлюсь передать тебе свой жезл. Вот этими двумя руками и одним копьем я правил нашей страной. Но знай, врагами нашими остаются все те же хетты. У царя хеттов Мурсилиса голова кругом от вражды и противоборства между своими племенами. Момент сейчас очень благоприятный, сын мой. Собирай войско и выступи против Мурсилиса, верни земли деда твоего и отца. Я не испущу дух, пока ты не вернешься. Буду ждать твоего возвращения!..
Страна хайасов не целостна. Племена, ее населяющие, не объединены. Почти каждое из них живет на свой лад. Среди армянских родов и племен постоянно толкутся хеттские купцы, жрецы, врачеватели, разного рода прорицатели и блудницы. Хеттские прелестницы своими телесами и обманными нежностями дурманят армянских родоначальников, уверяя, будто они посланницы богов.
Каранни был совсем юн и потому нетерпелив и горяч. Рослый, с черной копной кудрей, забранных обручем, с трудом удерживающим их обилие, он временами надевал шлем и начинал поторапливать своих воинов.
— Быстрее, еще быстрее!..
Он держал в руках лук с натянутой тетивой и время от времени пускал стрелу в стаю стервятников, сопровождающих войско.
— Прочь, прочь, черная тьма!..
Миновали Полун и приближались к Тавруберану с его городом-крепостью Дзюнкерт. По левому берегу реки Арацани, за лугами, на высокой скалистой горе, показались толстостенные башни, а затем и невысокие, узкие ворота.
Каранни выслал в Дзюнкерт гонца и, вплотную приблизившись к Арацани, приказал раскинуть лагерь под сенью диких яблонь и груш.
— Однако родоначальник тавруберанцев не выехал тебе навстречу, царевич! — заметил верховный военачальник Каш Бихуни. — Не к добру это.
— Твое брюхо — вместилище подозрений, — отмахнулся Каранни.