Ким вышла из ванной и, не говоря ни слова, перешагнула через него. Пол слышал, как скрипнула под ней кровать: она села, чтобы надеть кроссовки. Потом раздалось шуршание ее куртки и звук застегиваемой молнии. Ким присела возле него. Пол видел ее лицо перевернутым, как в странно искажающем зеркале. Ему на глаза падали пряди ее светлых волос. Ким обеими руками взяла его голову и слегка повернула на себя.
– Я прощаю тебя за то, что ты меня ударил, – произнесла она, но когда он попытался что-то сказать, закрыла ему рот. – Клянусь, тебе бы стоило немножко спокойнее обдумать свое положение, – продолжала Ким. – Ты должен что-нибудь придумать. Не знаешь никого в Чикаго, кто бы мог зайти и вынуть пленку до ее прихода?
– Все, кого я там знаю, – ее друзья, – ответил он и чуть не всхлипнул. – И что я скажу? Выньте пленку из автоответчика Элизабет, потому что там записан я?
Ким снова заставила его замолчать.
– Тебе известен код для воспроизведения, – сказала она. – Постарайся вспомнить, как перемотать пленку. В таком случае ты сможешь позвонить и оставить достаточно долгое сообщение, которое перекроет нашу запись.
– Это не ее автоответчик, – возразил он, – а подруги, у которой она живет. Мне известно только, как...
– Ш-ш-ш-ш... – Она снова коснулась его губ, затем наклонилась и поцеловала в лоб; волосы Ким приятно щекотали ему щеки и уши. – Делай то, что должен делать.
И, вновь перешагнув через него, она проследовала к лестнице. Пол приподнял голову и некоторое время следил за ней. Ким остановилась, положив руки в карманы куртки.
– Я люблю тебя, Пол, но сейчас я все-таки уйду.
Он лежал, не двигаясь, до наступления сумерек, чувствуя себя совершенно больным. Он боялся, что при попытке встать может потерять сознание. Размышлял о том, где сейчас Элизабет, что делает, с кем беседует, как возвращается домой, открывает дверь в квартиру, сразу или нет нажимает кнопку автоответчика Ребекки, как удивленно морщит лоб, слушая запись. Этот последний образ потряс его и окончательно поверг в ужас. Пол резко поднялся, только теперь почувствовав, какой холодный ветер дует из окон, обдавая ледяным дыханием его голую грудь. Опасаясь внезапной дурноты, он с большой осторожностью встал на ноги, взял свитер и натянул его на себя. На кухне в полумраке бросил взгляд украдкой на свой автоответчик и заметил, что на нем мигает красный огонек. Значит, получено сообщение. Пол наклонил голову сначала в одну сторону, потом в другую, словно разглядывая аппарат. Работая на компьютере на прошлой неделе, он отключил звонок на телефоне в кухне, а на аппарате в спальне уменьшил громкость звонка. И вот теперь ему поступило сообщение. Кто-то звонил ему целых шесть часов назад и оставил сообщение.
Пол провел рукой по пыльной панели телефона и как-то рассеянно, словно в глубокой задумчивости нажал кнопку воспроизведения и затем довольно долго слушал, как перематывается пленка. Это заняло не так много времени, как на аппарате Элизабет, хотя тоже достаточно долго. Наконец раздался щелчок, лампочка мигнула, и в последнее мгновение Пол вспомнил, что нужно увеличить громкость. Первое, что он услышал, было чье-то тяжелое дыхание. И он подумал: какая злая ирония в сложившихся обстоятельствах – услышать такое тяжелое надрывное дыхание.
Затем раздался низкий голос, более похожий на рычание, изрыгавший проклятия и непристойности и с каждым словом становившийся все громче и пронзительнее, пока наконец не стал совершенно отчетливо напоминать голос его жены. Поначалу Полу показалось, что она говорит на каком-то иностранном языке – на цыганском, возможно, так как он не понимал ни единого слова. Но в ее интонации не было и ожидаемой злобы. О, конечно, он прекрасно знал, как в подобном случае должен звучать голос Элизабет. Сейчас это было нечто иное. Когда она злилась, ее речь прерывалась длинными паузами, казалась напряженной, словно натянутая струна. Она не договаривала фразы, обрывая их на полуслове. Теперь же она говорила без пауз, живо, цветисто, почти театрально, со всеми нужными модуляциями и ритмом. Пол слушал хриплую гневную арию. Мария Каллас в роли Медеи в сочетании с Эзрой Паундом, декламирующим свои «Cantos» [9] на исцарапанном виниловом диске. Пол попытался подыскать слово, чтобы передать характер монолога жены. Ярость?.. Нет. Безумие? Нет, голос сумасшедших, как правило, звучит спокойнее. Это было... да, да, именно так – бешенство в самом клиническом значении слова. Он нашел определение. В голосе Элизабет звучало настоящее бешенство. Он не удивился бы, если из мелких отверстий в телефонной трубке забила бы пенистая слюна.
Теперь слова и даже целые фразы начали приобретать некий смысл, словно иногда всплывавшие у него в памяти коротенькие предложения из забытого испанского. Преобладали разговорные выражения со значением «кастрация». Фигурировали здесь и крайне унизительные обороты, касавшиеся его предков, ранее не употреблявшиеся Элизабет по идеологическим соображениям. На протяжении всей записи чувствовалось, что Элизабет оставила в стороне свою женскую солидарность, так как Кимберли – имя этой «маленькой грязной потаскушки» Элизабет неизвестно, но она очень хотела бы его узнать, – характеризовалась примерно той же лексикой, которую Пол за час или два до того сам использовал, но в совершенно ином контексте и с иными интонациями.
И тут Полу показалось, что в излияниях жены он обнаружил некую характерную для постмодернизма эклектику, ибо автоответчик голосом Элизабет вновь повторял ему те же фразы, ласковые словечки и прозвища, которые он сам некоторое время назад произносил, любовно обращая их к Ким. Сейчас это был некий коллаж, некое ироническое воспроизведение его фалло-эгоцентрической страсти, игровая интертекстуальная инверсия jouissance'а, оргазм, ставший безрадостным и мучительным. Однако Пол был рад, что даже в подобной ситуации его жена не утратила чувство юмора.
Наконец она замолчала, и ему показалось, что Элизабет повесила трубку. Тогда должен раздаться сигнал об окончании записи, а его нет. Пол услышал еще несколько тяжелых вздохов, возможно, даже всхлипов... а потом ее голос зазвучал совсем обыденно, как голос доктора Джекила в его женской ипостаси, недавно получившей постоянное место в университете и в конце концов вырвавшей трубку из рук мрачной и злобной мисс Хайд. С ним беседовала та Элизабет, которую он хорошо знал и которую даже когда-то любил, всегда тщательно продумывающая, что следует сказать по телефону, порой репетирующая, а в случаях особенного волнения даже читающая по бумажке.
– Я бы убила тебя своими руками, Пол, – говорила она, голос немного дрожал. – Я бы глаза тебе выцарапала. Я бы вырвала твою мерзкую глотку. И если бы я знала, как это делается, я бы сейчас же направилась в Габрини-Грин и наняла целую банду хулиганов, одуревших от наркоты, оплатила бы их проезд до Блеф-Сити, только чтобы они разделали тебя, как форель под белым соусом. Единственное, о чем я жалела бы, – что меня не будет с ними в нужный момент. И что я сделала это не собственными руками.
Последовала пауза: долгий вдох и монументальный выдох.
– Слушай внимательно, Пол. Ты слышишь булькающий звук? Это звук твоей карьеры, смываемой в канализацию. Я принесу священный обет и начну крестовый поход с тем, чтобы ноги твоей больше никогда не было в университетской аудитории. Разве что в качестве жалкого и всеми презираемого уборщика. Распрощайся со своими академическими перспективами навеки. Ты умер. Тебя больше нет.
Элизабет повесила трубку, автоответчик щелкнул и зажужжал: начала перематываться пленка. Когда перемотка закончилась и красный огонек прекратил мигать, Пол нажал кнопку воспроизведения и еще раз прослушал всю запись, сидя на полу посередине кухни практически в полной темноте. Ветерок, дувший в окно, шевелил его волосы, обдувал холодом щеки. Пол повернулся к нему лицом, открыл глаза, чувствуя, как ветер слегка отрезвляет его. Сзади же лились потоки гневной арии Элизабет. Под окном он заметил телефонный аппарат из спальни. Телефон лежал в путанице проводов, пластиковый корпус полностью разбит. На кучке белого пластика он разглядел что-то маленькое и красненькое, словно вишенку на мороженом. Пол наклонился и в последних лучах заходящего солнца рассмотрел крошечную игрушечную мышку Шарлотты. Пол закрыл глаза и представил еще одно проявление невероятной изобретательности этого дьявольского существа. Она неслышно входит в спальню на своих мягких лапках, незаметно для двух человеческих существ, занятых любовной борьбой, крадучись обходит кровать и тихонько запрыгивает на ночной столик, застывает на мгновение, чтобы бросить на происходящее на кровати взгляд кастрата, исполненный нескрываемого презрения. И Пол слышит словно наложенный сверху голос Элизабет, говорящий: «Осторожно, милая, не наступи на телефон», но Шарлотта, конечно же, не наступит на него, она опускает голову и своим холодным, влажным, розовым носом сталкивает трубку с рычага, потом еще какое-то мгновение спокойно наблюдает за безумной парой на кровати и приближает нос к кнопке с телефонным номером Элизабет в верхнем левом углу – даже кошка способна это запомнить. И просто нажимает ее.