Была, правда, одна странность – не похожа женщина, которая в ней сгорела, на бабку Лушку. Габаритами скорее уж на Светозару-ведьму смахивает.
Воротынский посуровел лицом и выложил на стол тряпочку, а в ней серьги. Те самые, что я подарил княжне от имени Михайлы Ивановича.
– Мне их князь Константин Юрьич передал, – пояснил он нахмурившемуся Долгорукому. – А забрал он их, как мне сказывал, у ведьмы, коя бабке Лушке в лечбе подсобляла. Та их украла у старухи. А уж как мой подарок княжне Марии Андреевне в Серпухове оказался – тебе видней.
И вновь смотрит на гостя – что, мол, сейчас мне скажешь? Молчит Долгорукий, серьги разглядывает. Пристально так, вроде гадает – те или не те. Опознавать неохота, но и деваться некуда. Я тоже помалкиваю. Тишина за столом. И вдруг…
– А я-то помыслил – повинился пред тобой фрязин, что выкрал их у меня, а он вишь какую сказку сплел. Де, у ведьмы их забрал. Ну-ну.
У меня даже челюсть отвисла. Силен Андрей Тимофеевич. Эва, какую отравленную стрелу запустил! А еще говорят, что за двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь. Оказывается, не всегда. Это сколько же он на нее зайцев нанизал? Двух – по меньшей мере. И сам вывернулся, и меня опорочил.
«Классная работа. Высший сорт. Люблю виртуозов», – восхищенно сказал Остап Бендер.
Вот только мне не до восхищений. Да и сказать-то ничего не получается – горло перехватило. Молчу, только рот разеваю. А Долгорукий дальше скрипит:
– Я еще тогда на него помыслил, когда он с полдороги убег. Дескать, дела у него важные. Сон, мол, ему приснился плохой. Хоть бы поумней что выдумал. А наутро мы и хватились пропажи – нет серег, и все тут. Холопа его тихонько обыскали – пусто. Думали, утеряли ненароком, а они вона где. – И тут же, без передышки, Воротынскому: – Что ж ты, князь Михайла Иваныч, татя за один стол с честными людьми сажаешь, да еще наветам их веришь?
Воротынский вначале озадаченно покосился на меня, затем на Долгорукого и вновь устремил взгляд в мою сторону:
– Ты, Константин Юрьич, что поведаешь? Откуда у тебя оные серьги взялись?
Я прикусил губу до крови, чтоб не сорваться, мысленно сосчитал до пяти, после чего медленно повторил. Память не подвела, и ночной разговор Долгорукого с бабкой Лушкой удалось воспроизвести чуть ли не дословно.
– А я иное сказываю, – уперся Долгорукий. – Тать он. – И подытожил, разведя руками: – Видоков[3] ни у кого из нас нет, хотя про серьги я опосля многим сказывал. Да и Машенька моя сокрушалась – больно по ндраву они ей пришлись. Что ж, пусть господь рассудит – кто правое слово молвил, а кому его сатана нашептал.
Если б он меня ударил – было бы легче. Гораздо легче. Но он поступил подлее. Настолько, что я вновь задохнулся, не в силах сказать хоть слово. Выставить меня ворюгой перед княжной – куда уж хлеще. Все равно что обухом топора по макушке со всей дури – хрясь! Даже в голове зазвенело. Так я и остался сидеть, хлопая глазами и не в силах вымолвить ни слова в свое оправдание.
Михайла Иванович внимательно посмотрел на меня, и в его глазах – или мне это показалось? – мелькнула тень сомнения. Впрочем, даже если он и усомнился в моей честности, то мимолетно. Не иначе как тут же вспомнил, кто на самом деле покупал это украшение. Получалось, что я настоял на подарке, который сам же купил, только для того, чтобы иметь возможность его украсть. Даже не глупо – абсурд. По счастью, Долгорукий не знал подробностей приобретения серег, а потому, убежденный, что ложь достигла своей цели, уверенно и неспешно принялся заворачивать их в тряпочку, поясняя:
– Вот приедет государь, паду ему в ноги, и пущай он решит, как быть.
– А ты хорошо помыслил, Андрей Тимофеевич? – совсем чужим, незнакомым голосом холодно спросил Воротынский. – Али ты уж и бога не боишься?
– Пущай его тати боятся, а православному человеку одна надежа – на него уповать, – упрямо проскрипел Долгорукий и молча вышел, даже не перекрестившись на иконостас. Это уже оскорбление не мне – хозяину дома, если только я правильно запомнил уроки дьяка Висковатого.
Так и ушел. И серьги не забыл прихватить.
– Ты все понял, фрязин? – тихо спросил Воротынский, продолжая сидеть за столом.
Я неопределенно пожал плечами.
– Значит, ничего не понял, – сделал вывод Михайла Иванович. – Видоков-то и впрямь у нас нет. А раз ты иноземец, жеребий решит – кто прав, а кто виновен. Но ништо, господь тебя не оставит, – неуклюже успокоил меня он.