Мария Федоровна. Что это так темно, граф?
Головкин. Туман от сырости, ваше величество! Здание новое, сразу не высушишь.
Елизавета. А мне нравится туман – белый, мутный, точно опаловый – от свечей радуга, и люди – как привидения…
Голицын. И на дворе туман – зги не видать.
Валуев (полуслепой дряхлый старик, говорит шамкая). Девятнадесятый век! Девятнадесятый век! Нынче дни все такие туманные, темные. А в старину, бывало, и зимой-то как солнышко светит! Помню, раз у окна в Эрмитаже стою, солнце прямо в глаза; а покойная государыня подошли и шторку опустили собственными ручками. «Что это, говорю, ваше величество, вы себя обеспокоили?» – А она, матушка, улыбнулась так ласково, – одно солнце там, на небе, а другое здесь, на земле… Отжили, отжили мы красные дни!..
Входит статс-дама гр. Ливен.
Ливен. Извините, ваше величество! Уф, с ног сбилась!.. Присяду.
Мария Федоровна. Что с вами, Шарлотта Карловна?
Ливен. Заблудилась в коридорах да лестницах…
Головкин. Немудрено – сущий лабиринт.
Ливен. Заблудилась, а тут часовые как гаркнут: «Вон!» Прежде «К ружью!» командовали, а теперь: «Вон!» С непривычки-то все пугаюсь. Подхватила юбки и ну бежать – споткнулась, упала и коленку ушибла.
Мария Федоровна. Ах, бедная! Потереть надо арникум.
Константин. А я думал, привидение.
Ливен. Какое привидение?
Константин. Тут, говорят, в замке ходит. Батюшка сказывал…
Мария Федоровна. Taisez vous, monseigneur. Cela ne convient pas.[11]
Волкова. Ах, ваше высочество, зачем вы на ночь? Я ужасти как их боюсь…
Нарышкин. О привидениях спросить бы Кушелева: он фармазон – с духами водится. Давеча отменно изъяснил нам о достижении к сверхнатуральному состоянию через пупок…
Голицын. Какой пупок?
Нарышкин. А ежели, говорит, на собственный пуп глядеть да твердить: Господи помилуй! – то узришь свет Фаворийский.
Голицын. Чудеса!
Щербатова. Не чудеса, а магнетизм. В Париже господин Месмер[12] втыкает иголки в сомнамбулу, а та не чувствует и все угадывает.
Нарышкин. Есть и у нас тут в Малой Коломне гадальщица…
Валуев. Девятнадесятый век! Девятнадесятый век! Чертовщина везде завелась…
Щербатова. Вы, господа, ни во что не верите, у вас нынче все – «натура, натура». А мне бы хоть одним глазком заглянуть на тот свет, что там такое? L’inconnu est si seduisant![13]
Голицын. Когда умрем, сударыня, времени будет довольно на неосязаемость, душеньки наши набродятся досыта. А пока живы, милее нам здешние «Душеньки».[14]
Щербатова. Ну вас, шалун, отстаньте…
Гоф-фурьеры вбегают из дверей справа, машут руками и шикают.
Гоф-фурьеры. Его величество! Его величество!
Все становятся в ряд; дамы приседают, кавалеры кланяются. Музыка играет марш. Павел, под руку с кн. Анной Гагариной, проходит через толпу, едва отвечая на поклоны, и садится рядом с Анной в нише под статуей Флоры.
Павел. Аннушка, моя улыбочка…
Хочет взять руку Анны.
Анна. Не надо, не надо, государь, – увидят…
Павел. Пусть видят! Я ничего не вижу, не слышу, не чувствую, кроме тебя. Ты осчастливила жизнь мою. Только ты, достойнейшая из женщин, могла влить кроткие чувствования в сердце мое, только при взоре твоем родились в нем добродетели, как цветы рождаются при майском солнце. Я хотел бы здесь, у ног твоих, Анна…
Анна. Ради Бога, ваше величество! Государыня смотрит…
Павел. Аннушка, моя улыбочка, отчего ты такая грустная? О чем думаешь?..
Анна. Я думаю… Ах нет, простите, ваше величество… Я не умею. Я только хотела бы, чтобы все знали вас, как я… Но никто не знает. А я не умею… Глупая, глупая… Простите, я не так…
Павел. Так. Аннушка! (Торжественно, поднимая руку и глаза к небу.) Благодарю, сударыня, благодарю… за эти слова… Знайте, что я, умирая, думать буду о вас!..
Анна. Пáвлушка, миленький…
12
Фридрих Mecмep (2-я пол. XVIII в.) – австрийский врач, создатель теории «животного магнетизма».