— Это прямая противоположность тому, что говорит наш директор ешивы, — по-мальчишески радостно воскликнул Хайкл. — Директор ешивы говорит, что не улучшать и не приукрашивать надо дурные качества, а вырывать их с корнем. А если не изучать мусара, то ни в коем случае нельзя быть уверенным в том, что соблазн зла не проникнет даже в наш труд по изучению Торы, как червь забирается в сердцевину красивого яблока. Именно об этом директор ешивы лишь позавчера проводил беседу. Он говорил о человеке, находящемся на высочайшей ступени, который изучает Тору ради нее самой и бежит от почестей. Однако хотя он и бежит от почестей и хотя его совершенно не интересует, что будет говорить о нем мир, он видит, что мир тем не менее понимает, чего он стоит, и относится к нему с большим почтением. И дальше этот праведник будет бежать от почестей, жить в бедности и все делать ради Царствия Небесного. Однако потихоньку, может быть, даже украдкой от себя самого, он будет помнить, что ему не следует портить свое имя большого праведника. Начал он целиком ради самой Торы, начал он потаенно, в уединении и втайне от всего мира, начал с того, что служил Господу. Однако поскольку мир против его воли подобрался к его двери и он стал знаменит, он помнит, что должен хранить свою славу и не выходить за пределы привычной святой ограды, чтобы его имя великого и скромного человека, святого и чистого, не понесло ущерба.
Юный мусарник сам не заметил, что указывает пальцем на Махазе-Аврома, так он кипел и горел огнем реб Цемаха, говорил на его языке и с его жестикуляцией. Он даже представления не имел, кого имел в виду директор ешивы. Ему просто нравилось это кипение и горение, умение извлечь и поднять душевные силы человека.
— Когда, говоришь, ваш директор ешивы проводил эту беседу? — спросил реб Авром-Шая, и лицо его пошло красными пятнами.
— Позавчера он провел эту беседу, через день после того, как вы посетили ешиву, — с пылом ответил Хайкл и еще больше загорелся, заговорил, размахивая обеими руками: — Намедни реб Цемах провел глубокую беседу о вере. Как бы плохо мы ни думали о еретике, он сказал, что еретик все-таки не такое ничтожество, которое недостойно называться человеком, он не так ничтожен и мелок, как сластолюбец, которому нужен Бог, чтобы получать удовольствие от греха. Такой сластолюбец не получал бы удовольствие от этого мира, если бы не верил, что есть и тот свет. Когда он грешит, он дрожит от страха, как бы ему не потерять свою долю на том свете, но он утешает себя тем, что еще выкрутится, еще все исправит, что, мол, ничего страшного, он еще покается. А когда он кается, он получает большое наслаждение от того, что кается, и наслаждается даже тем, что проливает при этом грязные слезы. Сластолюбец получает наслаждение и от того, что постится. Он даже доволен тем, что его будут пытать на том свете, лишь бы у него не отобрали надежду, что после того, как он получит полагающееся ему число ударов палками и другие наказания, он все-таки урвет кусок мяса шорабора[220], глотнет старого вина[221]…
220
Гигантский шорабор (дикий бык —
221
Яин а-мешумор (