На кладбище женщины окружили квартирную хозяйку и стали убеждать ее, что могло ведь случиться и худшее. Жених мог жениться на ее дочери и умереть от сердечного приступа на следующий же день после свадьбы. Квартирная хозяйка стала плакать потише, а ее старшая дочь молчала и своим тоскливым молчанием как будто давала понять утешительницам, что засидевшаяся в девках невеста ничуть не счастливее молодой вдовы. Состоятельные обыватели и раввины стояли кружком и разговаривали между собой, подчеркивая, что даже в этом несчастье, какого никому не пожелаешь, видно пренебрежение, с которым мусарники относятся к городу. Они не пригласили ни единого наревского раввина произнести надгробную речь. Ешиботники действительно держались особняком от горожан. Они стояли вокруг главы ешивы с желтыми, восковыми заросшими лицами, и слезы блестели на их щеках, как застывшие капли росы на надгробных камнях.
После омовения тела усопшего глава ешивы снова попытался произнести речь, но больше пары слов «Тора, Тора, оденься в рубище…»[191] так ничего и не смог сказать. У него закружилась голова, и ученики едва успели подхватить главу ешивы, чтобы он не упал. Увидев, что никто из мусарников сегодня уже не произнесет речи по усопшему, из толпы обывателей вышел ученый молодой еврей с мягкой русой бородкой и в очках в золотой оправе. Сначала он несколько раз кашлянул, а потому заговорил сладким плаксивым голосом:
— Учителя мои и господа мои!
Женщины вытерли слезы с глаз, а обыватели вздохнули с облегчением. Только лица мусарников приобрели хмурое, злое выражение, выражая их враждебность к обывательскому миру. Лощеный молодой ученый в золотых очках привел подобающий случаю стих из Торы:
— Покойного звали Генехом, — сказал он, — а мы находим, что в недельном разделе Торы «Берейшис» сказано: «И ходил Ханох пред Богом; и не стало его, ибо Бог взял его»[192]…
Вдруг десятки мусарников разом подняли головы и закричали:
— Не надо произносить никаких комментариев!
Произносивший надгробную речь ученый молодой человек растерянно отступил от носилок с телом, а состоятельные обыватели переглянулись: ну и зачем городу их содержать? Теперь мусарники показали свое истинное лицо, лицо ненависти к наревским обывателям и раввинам. Однако скорбь была слишком велика, чтобы можно было заговорить об этом открыто. Ешиботники подняли носилки с телом покойного и направились вверх, в гору, к выкопанной могиле. С заваленных снегом земляных холмиков ветер с воем бросался на несших носилки и на тех, кто шел за ними. Сыны Торы продолжали идти в гору между покосившихся и треснувших каменных надгробий. Произносившиеся с плачущим напевом псалмы, как большие черные птицы, парили вокруг одетого в белое мертвеца. Ветер выл с еще большим отчаянием, как будто перевоплотившиеся души грешников требовали от ешиботников искупления. А из-под горы, от кладбищенского домика, в котором омывали покойников, горожане смотрели вверх на то, как мусарники несли своего товарища все выше и выше в небо.
Среди провожавших усопшего обывателей царило молчание. Старые головы раскачивались, белые бороды дрожали, похожие на покрытые снегом ветви окружавших их молодых деревьев. Горожане теперь очень жалели ешиботников. Они действительно дикари, но, с другой стороны, надо признать, что они исключительные, необычные молодые люди. Они мыкаются вдали от дома ради изучения Торы, и они преданы друг другу всем сердцем и всей душой. Например, усопший. Человек с пороком сердца, он взял на себя обязанность присматривать за больным товарищем. Но жертвой стал он, а не больной, вот и иди после этого, задавай Богу вопросы! И евреи остановились, засыпанные снегом, продрогшие, в сероватом снежном свете того, что не было ни днем ни ночью.
Сумерки на зимнем кладбище отражались на лицах, которые вошли в настроение ешиботников на много дней и недель. В прежние времена каждый из старших ешиботников в течение первой половины дня занимался изучением Торы в какой-нибудь другой синагоге, сам по себе. Сколько бы глава ешивы ни сердился и ни требовал, чтобы все ученики находились в ешиве на двух ежедневных уроках Геморы, это не помогало. Учеба во время одного из этих уроков в одиночестве, в какой-нибудь заброшенной молельне, была признаком того, что ешиботник самостоятельно осмысливает учение мусара, ищет собственный путь в учебе. Теперь же все сидели в ешиве с утра до позднего вечера как одна большая семья во время семидневного траура.
191
Начало одного из плачей (кинот), читаемых в пост Девятого ава, когда отмечается день разрушения Храма.
192
Берешит, 5:24. В данном случае на основании созвучия создается параллель между ашкеназским именем Генех и библейским именем Ханох.