Гость и хозяин сидели в столовой друг напротив друга, ели вареные яйца и не разговаривали. Попив чаю и прочитав благословение после трапезы, Вова Барбитолер прошептал, что теперь он, пожалуй, уже пойдет. Реб Авром-Шая вышел проводить его за ворота смолокурни, до шляха, ведущего в местечко. Нищий вытащил из внутреннего кармана пачку денежных купюр.
— Я попытаюсь снова стать человеком не хуже других, попытаюсь снова стать торговцем. Не хочу прикасаться к деньгам, которые собрал как подаяние. Разделите это, ребе, между бедняками или между изучающими Тору, дайте, кому хотите.
— Почему я должен стать вашим синагогальным старостой или служкой, чтобы раздавать пожертвования? Пожертвования каждый еврей должен раздавать сам, — улыбнулся реб Авром-Шая.
Над вершинами леса напротив светилась корона — солнце стояло над деревьями, круглое, лучистое. Сосны искрились мириадами золотисто-зеленых иголок, покрытых жемчужинами росы. Однако Вова Барбитолер стоял мрачный, наморщив лоб, как будто не помнил, куда ему идти. Он снова положил пачку купюр во внутренний карман, и его лицо наморщилось еще больше.
— Я дал обет и поклялся, что не уеду, пока не прогоню отсюда Цемаха Атласа.
— Я освобождаю вас от обета и беру на себя грех нарушения клятвы, — сказал реб Авром-Шая, положив руку на сердце. — И вам не следует забывать, что из-за этой ссоры может быть уничтожена ешива. Какие бы претензии вы ни имели к ее руководителю, из-за этого не должны страдать еврейские дети, изучающие Тору.
Вова отвернулся и долго смотрел на шлях. Когда он снова посмотрел на реб Аврома-Шаю, его лицо было мокрым от слез.
— Нет, ребе, я не буду мстить другим еврейским детям за то, что мой Герцка не накладывает филактерий. Я со всем смирился. С одним я не могу смириться, одного не могу забыть. Я не могу забыть, как на виленском вокзале я просил моего сына взять с собою эти «Псалмы», — Вова вытащил из своего растрепанного пальто книжечку и держал ее теперь на обеих своих ладонях. — Читай каждый день один псалом за меня, твоего отца, и за твою мать, которая согрешила против Бога и против меня, просил я его. Он сунул мне эти «Псалмы» назад, а его мать, стоявшая рядом, радовалась и смеялась. Вот этого я не могу забыть, до смерти этого не забуду, — Вова Барбитолер убрал книжечку в карман пальто, стряхнул рукой слезы с лица на бороду и заговорил уже спокойнее: — Я не знаю, почему этот Цемах Атлас сидит опечаленный в Холодной синагоге. Он выглядит как изгнанный злой дух. Я слыхал, он редко заходит в ешиву. Однако, ругая меня, он ожил. Ваша вера, кричал он мне, ваша вера во Владыку мира и то, что вы каждый день накладываете филактерии, не имеют в моих глазах никакой ценности. Пойдите и скажите это от моего имени раввину со смолокурни. Он вас поддержит, кричал он мне. Я вижу, что он здесь со всеми на ножах, и, дай Бог, чтобы я был не прав, он сам разрушит свою ешиву. Но я не хочу ему в этом помогать. Я послушаюсь вас, ребе, и больше не буду иметь с ним дела. Никто еще не разговаривал и не обходился со мной так, как вы… Благословите меня, ребе.
Реб Авром-Шая почувствовал, что у него кружится голова: директор ешивы ищет возможность зажечь пожар, но думать сейчас об этом не было времени. Он мысленно взвешивал и примерялся, должен ли заговорить с этим евреем о его неразведенной жене в Аргентине. Если он сейчас смолчит, то Шхина пожалуется Творцу, что ради собственного покоя он закрыл глаза на грех мужней жены.
— Как я вижу, ребе, вы не хотите меня благословлять. Вы считаете, что я этого не заслуживаю, — покачал головой попрошайка. — А я рассчитывал, что вы меня благословите.
— Я не знахарь и не умею раздавать благословения. Отец милосердный благословит вас, если вы будете следовать Его путями, — реб Авром-Шая казался меньше и сгорбленнее, его голос — надломленнее и тише. — Мудрецы говорят, что одно доброе дело влечет за собой другое[29]. И когда вы простите директора ешивы, то увидите, что и другие ваши старые обиды не стоят того, чтобы из-за них вы делали так, чтобы еврейка ежедневно, ежечасно, ежеминутно, пока вы не даете ей разводного письма, совершала еще более тяжкое преступление. Если вы освободите ее по закону Торы, она больше не будет подстрекать против вас вашего сына. А он вспомнит, что при вас он учился в хедере, и, может быть, снова начнет накладывать филактерии. Идите с миром, и пусть вам поможет Поддерживающий падающих.
29
Фрагмент фразы: «Одно доброе дело влечет за собой другое, одно преступление влечет за собой другое» (Авот, 4:2).