И Леру вдруг пронзила мысль:
— Марк, ну конечно, Марк. Это он.
Она вскочила со скамейки, нервно начала мерить каморку быстрыми шагами.
— Дедушка, мне надо предупредить. Это Марк!
— О чём ты, Соня? — близоруко сощурился.
Лера подскочила к оконцу, распахнула створки и, словно кошка, выскользнула в сад. Повернулась, приблизилась к окну вплотную и прошептала:
— Дедушка, миленький! Держись! Мне надо бежать! Там Марк! Я потом тебе всё объясню. Помолись за меня, рабу Божию Валерию. Мне очень это нужно.
Лера бежала между яблонь в полной темноте. Какая-то сила несла её к домику Фотиньи. В темноте налетела на калитку, лихорадочно нащупала щеколду, открыла, вбежала во двор. Остановилась, чтобы перевести дух, прислушалась. Было тихо. Где-то лениво побрехивала собака. В окошке светилась зажжённая керосиновая лампа. Подошла, прильнула к стеклу. У стола сидела Фотинья, что-то вышивала на белом полотне. Лера тихонько постучала.
— Кто там? — старушка приблизилась к оконцу.
— Я, бабушка. Быстрее, открывай.
Фотинья метнулась к двери, распахнула. На Леру пахнуло сухой травой, теплом печки. В чугунке что-то варилось.
— Соня? Что случилось? Тебя отпустили?
— Нет! Сбежала. Где Марк?
— Какой Марк, ты что?
— Эдмундович. Феликс! Уполномоченный.
— Так нет его, как ушёл — с концами. Баню натопила, а он не вернулся.
Лера обессилено упала на лавку:
— Как нет? — прошептала. — Как нет? Куда же он мог деться? Господи!
И вдруг — стук в дверь, громкий, настойчивый.
— Открывай, Фотинья!
Ужас объял Леру.
— Бабушка, спрячь, миленькая! Они меня убьют!
Фотинья всплеснула руками:
— Што ты такое гаворыш! Хто?
— Тужурка, это за мной.
— На чердак! Хутка. Вось там за занавеской лестница. Полезай, укрыйся там. — засеменила к двери, приговаривая:
— Тужурка, якая тужурка… Хто там на ночь глядя? Я сплю ужо!
Лера птицей взметнулась на чердак. Присела возле старого сундука, обхватила голову руками. У нее все дрожало от страха, даже зубы стучали так громко, что она зажала рукой челюсти.
— Господи, помоги.
А внизу тем временем стук становился всё громче и настойчивей.
— Открывай, Фотинья!
— Да чаго ж от вас покоя сення нема. С утра воюете! Ноч на дварэ. Я сплю уже! — открыла дверь. — Куры дерутся, к гостям, а у меня петуха порешили. Это-то к чаму?
В кухню вошли трое.
Тот, что в тужурке, заорал:
— Где гость твой?
— Набралось гасцей са усех валасцей.
— Хватит! Отвечай, коли спрашиваю!
— Спрос в карман не лезет и карман не трёт! Адказваю — нема гостя. Ушёл. Митяй бачыу.
Митяй сделал шаг вперёд, почесал затылок.
— И что, не возвращался?
— Нет. Зря баню топили. Не пришел ваш уполномоченный. Баня-то ещё не остыла. Можа, хоть вы помыетесь? Блошка банюшку топила, вошка парилася, с полка ударилася.
— Иди ты со своей баней! Митяй, правду она говорит?
— Так да. Я когда воду носил, он и ушёл. Приказал мне со двора ни шагу, пока воды не наношу. А сам пошёл.
— Как он выглядел?
— Так матрос, кортик настоящий. Только говорил странно, словно и не матрос вообще, на студента похож, руки не рабочие.
Лера сжалась в комочек:
— Марк, точно Марк! Зачем он пошёл за мной! Господи! Где же он? — Коленка её уперлась в металлический уголок. Она прикоснулась пальцами к холодному металлу и поняла — икона. Та, что Фотинья вынесла из церкви. Приблизила лицо, пытаясь рассмотреть. На чердаке было темно. Тоненькая полоска света попадала через щёлочку в дверце, да из маленького оконца падал лунный свет. Лера свернулась калачиком у иконы, прикоснулась ладонями к теплой доске, словно почувствовала теплую ладонь Богородицы:
— Богородица, родная, я не умею молиться, совсем не умею, прости меня, прости. Я не знаю, что со мной. Знаю только, что нельзя так жить, как жила, тупо, бездумно. Прости меня, прости. Если мне удастся вернуться, я попытаюсь всё изменить. Я буду просить Тебя о помощи, не оставляй меня, пожалуйста!
Лера прислушалась к голосам, долетающим снизу. Снова громкий голос:
— Так, старуха! Отвечать быстро и чётко. Где церковная утварь, иконы, оклады и вся остальное?
— Иконы люди разобрали. Про остальное не ведаю.
— Были оклады дорогие, серебро. Где?
— Так на иконах.
— Завтра утром всё сдать. Все снести в сельсовет. За укрывательство — смерть. Я жду до утра. Если не принесёте, попа вашего расстреляем прямо у церкви. И похоронить не дадим! Сама иконы из храма забирала?
— Где мне, немощной, донести. Не сдюжила… По грехам моим разве можно милость такую? И не мечтаю.. — Фотинья упала на колени, обхватила ноги Тужурки, взмолилась:
— Сынок! Тебя же мать рожала в муках, опомнись, что вы робите? Навошта вам церкви разорять? Навошта батюшку нашаго мучать? Што ён вам дрэннага[55] зрабиу? Что в этом плохого, что люди вераць? Всю жизнь народ на вере трымауся, верой мацавауся[56]. Всех ворогов правдой Божией побеждали.