К тому моменту из лифтов уже стали появляться первые покупатели. Они секунду медлили в нерешительности с растерянным, каким-то напуганным выражением лица, которое всегда бывало у людей, оказавшихся в отделе игрушек, затем начинали следовать каждый своим замысловатым курсом.
– У вас есть писающие куклы? – спросила женщина.
– Я бы хотела такую же, но в жёлтом платье, – сказала другая, подталкивая куклу к Терез. Терез повернулась и сняла с полки нужную куклу.
У женщины, заметила она, рот и щёки были как у её матери – рябоватые щёки под тёмно-розовыми румянами и разделяющий их тонкий красный рот, весь в вертикальных морщинках.
– А что, все куклы Дринкси-Ветси[1] – этого размера?
Искусство торговать тут не требовалось. Люди хотели куклу, любую куклу, для подарка на Рождество. Нужно было лишь нагибаться, выдвигать коробки в поисках куклы с карими глазами вместо голубых, звать миссис Хендриксон, чтобы та открыла ключом витрину, что она неохотно и делала, если была убеждена, что этой куклы не найти на складе. Нужно было лишь бочком пробираться через проход за прилавком, водружать куклу поверх горы коробок на упаковочном столе – а гора эта вечно росла, вечно готова была опрокинуться, сколь бы часто ребята-рабочие со склада ни подходили и ни уносили упаковки. Детей у прилавка почти никогда не было. Ведь кукол должен приносить Санта Клаус. Санта Клаус, представленный исступлёнными лицами и цепкими руками. И всё-таки должна же в них всех быть какая-то добрая воля, думала Терез, даже за неприветливыми напудренными лицами женщин в норке и соболях, женщин, которые обычно держались в высшей степени высокомерно и спешно скупали самых больших и дорогих кукол, кукол с натуральными волосами и сменной одеждой. В бедных-то людях безусловно была любовь. В тех, что ждали своей очереди, тихо спрашивали, сколько стоит та или иная кукла, и, с сожалением покачав головой, отворачивались от прилавка. Тринадцать долларов и пятьдесят центов за куклу всего-то в десять дюймов ростом!
«Возьмите её, – хотела сказать им Терез. – Она и правда чрезмерно дорога, но я дарю вам эту куклу. "Франкенберг" её не хватится».
Но женщины в дешёвых пальто и робкие, ёжащиеся в своих поношенных кашне мужчины уходили обратно к лифтам, по пути бросая тоскливые взгляды на другие прилавки. Если человек приходил за куклой, он не хотел ничего другого. Кукла была рождественским подарком особого рода, практически живым, почти ребёнком.
Детей почти никогда не приводили, но время от времени кто-то появлялся – как правило, девочка (очень редко – мальчик), крепко держащаяся за родительскую руку. Терез показывала малышке кукол, которые, как она полагала, могли ей понравиться. Она была терпелива, и в конце концов одна из кукол вызывала ту метаморфозу в детском лице, тот отклик на вымысел, ради которого всё и было задумано; обычно именно с этой куклой ребёнок и уходил.
И вот как-то вечером после работы Терез увидела миссис Робичек в кафе-пончиковой через дорогу. Терез частенько заходила туда выпить чашку кофе перед тем, как идти домой. Миссис Робичек была в глубине кафе, у конца длинной изгибающейся стойки, и макала пончик в кружку с кофе.
Терез стала проталкиваться и протискиваться к ней сквозь толпу девушек, кофейных кружек и пончиков.
– Здравствуйте! – выдохнула она, добравшись до локтя миссис Робичек, и повернулась к стойке, словно чашка кофе была единственной её целью.
– Здравствуйте, – ответила миссис Робичек с таким безразличием, что Терез почувствовала себя уничтоженной.
Она не осмеливалась снова посмотреть на миссис Робичек. И при этом плечи их вообще-то были прижаты друг к другу! Терез уже выпила половину своего кофе, когда миссис Робичек произнесла без выражения:
– Мне на метро «Индепендент». Интересно, выберемся ли мы когда-нибудь отсюда.
Голос её звучал вяло, не так, как в тот день в кафетерии. Сейчас она снова была сгорбленной, едва ползущей по лестнице старухой, такой, какой Терез её однажды увидела.
– Выберемся, – заверилаТерез.
Она с усилием проложила их путь к двери. Ей тоже нужно было на метро «Индепендент». Мало-помалу продвигались они в неповоротливой толпе ко входу в метро, пока их постепенно и неотвратимо не втянуло вниз по ступенькам, как частички отбросов в дренажную воронку. Оказалось, что обе они выходят на Лексингтон, хотя миссис Робичек жила на Пятьдесят пятой улице, чуть восточнее Третьей авеню. Терез зашла с ней в кулинарию, где миссис Робичек хотела купить себе что-нибудь на ужин. Терез бы самой тоже не помешало купить чего-нибудь для своего ужина, но почему-то в присутствии миссис Робичек она на это не решилась.