Её била жуткая дрожь. Внезапно она утратила способность владеть собой. Это был озноб, а не просто испуг или усталость.
– Сядьте, – голос миссис Робичек прозвучал издалека и с потрясающими безразличием и скукой, словно она вполне себе привыкла к девушкам, впадающим в предобморочное состояние у неё комнате. И так же издалека её сухие, с шершавыми кончиками, пальцы сдавили руки Терез.
Терез сражалась с креслом, зная, что всё равно сдастся, и даже отдавая себе отчёт в том, что именно этим оно её и притягивает. Она упала в кресло и почувствовала, как миссис Робичек тянет за юбку, пытаясь вытащить её из-под Терез, но не могла заставить себя пошевелиться. Между тем она по-прежнему находилась в той же точке осознанности, по-прежнему способна была свободно мыслить, хоть перед ней и выросли тёмные подлокотники кресла.
– Вы слишком много стоите на ногах в магазине, – говорила миссис Робичек. – С этими Рождествами тяжело. Я видела их четыре. Вы должны научиться немножко беречь себя.
Сползая вниз по ступенькам, цепляясь за перила. Беречь себя, обедая в кафетерии. Снимая обувь с шишковатых ног, наравне с другими женщинами, которые рядком примостились на радиаторе в женском туалете, как на насесте, воюя за местечко на этом радиаторе, чтобы подстелить газету и посидеть пять минут.
Голова у Терез была очень ясной. Поразительно, насколько ясной она была, хотя Терез знала, что всего лишь смотрит в пространство перед собой и что она не смогла бы пошевелиться, если бы и захотела.
– Вы просто устали, ох, деточка, – сказала миссис Робичек, укрывая ей плечи шерстяным одеялом. – Вам надо отдохнуть. Весь день стояли на ногах, и сейчас тоже.
На ум Терез пришла строчка из Элиота, которого давал ей почитать Ричард: «Это всё не то, в конце концов, совсем не то[2]». Она попыталась произнести это вслух, но не смогла пошевелить губами. Во рту было что-то сладкое и жгучее. Миссис Робичек стояла перед ней, наливая нечто из бутылки в ложку и потом проталкивая ложку ей в рот. Терез послушно глотала – ей было всё равно, если бы даже это оказался яд. Теперь она могла шевелить губами, могла встать с кресла, но ей не хотелось двигаться. В конце концов она откинулась на спинку кресла, позволила миссис Робичек укрыть себя одеялом и притворилась уснувшей. Но всё это время она следила за сгорбленной фигурой, которая перемещалась по комнате, убирала со стола, раздевалась, чтобы лечь в постель. Она смотрела, как миссис Робичек снимает с себя большой корсет на шнуровке и вслед за ним – охватывающее плечи и частично спускающееся на спину приспособление с бретельками. Терез в ужасе закрыла глаза, крепко-накрепко их зажмурила и оставалась в таком положении, пока скрип пружин и длинный шумный вздох не подсказали ей, что миссис Робичек легла в постель. Но это было ещё не всё. Миссис Робичек потянулась к будильнику, завела его и, не отрывая головы от подушки, будильником пыталась нащупать стул с прямой спинкой возле кровати. В темноте, едва различая, Терез увидела, как четыре раза поднялась и опустилась её рука, прежде чем будильник оказался на стуле.
Подожду пятнадцать минут, пока она уснёт, и уйду, подумала Терез.
И, поскольку её одолевала усталость, она напрягла все силы, чтобы задержать спазм, этот внезапный приступ, который был как падение и приходил каждую ночь задолго до сна, но тем не менее был его предвестником. Он не пришёл. Поэтому, когда она решила, что пятнадцать минут истекли, она оделась и неслышно вышла за дверь. В конечном итоге это оказалось легко – просто открыть дверь и сбежать. Это было легко, подумала она, потому что никуда-то она на самом деле и не сбегала.
– Терри, помнишь этого малого, Фила Мак-Элроя, о котором я тебе рассказывал? Из репертуарной труппы. Так вот, он сейчас в городе и говорит, что через пару недель у тебя будет работа.
– Настоящая работа? Где?
– Спектакль в Виллидже. Фил хочет сегодня вечером с нами увидеться. Я всё расскажу тебе при встрече. Буду минут через двадцать. Сейчас только выхожу из училища.
Терез взбежала на три лестничных пролёта к себе в комнату. Звонок застиг её, когда она умывалась, и теперь мыло засохло на лице. Она устремила взгляд на оранжевую махровую мочалку в раковине.
– Работа! – прошептала она. Волшебное слово.
Она переоделась в платье, повесила на шею короткую серебряную цепочку с медальоном святого Христофора – подарок от Ричарда на день рождения, расчесала волосы, слегка смочив их водой, чтобы выглядели аккуратнее. Потом уложила разрозненные эскизы и картонные макеты в стенном шкафу так, чтобы было легко достать, когда Фил Мак-Элрой попросит их посмотреть. «Нет, – придётся сказать, – настоящего опыта у меня не так много». И сердце упало в предчувствии краха. У неё за плечами не было даже стажа подмастерья, если не считать той двухдневной работы в Монклере – она тогда сделала макет, которым в конечном итоге воспользовалась любительская труппа. Если это можно назвать работой. Она прослушала два курса сценографии в Нью-Йорке и прочла уйму книг. Ей так и слышалось, как Фил Мак-Элрой, этот глубокий и весьма занятой молодой человек, вероятно, слегка раздражённый тем, что ему пришлось прийти впустую, говорит с сожалением, что всё же она им не подойдёт. Но в присутствии Ричарда, подумала Терез, это будет не так убийственно, как если бы она была одна. За время их с Ричардом знакомства он бросал работу и был уволен раз пять. Меньше всего Ричард беспокоился о потере работы и нахождении новой. Терез вспомнила своё увольнение из «Пеликан-Пресс» месяц назад, и её передёрнуло. Ей даже не дали уведомления, и уволена она была исключительно потому – так она предполагала, – что её конкретное исследовательское задание было выполнено. Когда она зашла к мистеру Нуссбауму, директору, поговорить о том, что ей не дали уведомления, оказалось, что он не знает или делает вид, что не знает значения этого термина.
2
Т. С. Элиот. «Любовная песнь Дж. Альфреда Пруфрока», из «Пруфрок и другие наблюдения»