Цензоры за работой. Как государство формирует литературу [litres]

Ответ кроется уже в самой привилегии, напечатанной после апробаций. Она выглядит как письмо от короля его чиновникам в судах, сообщающее, что король даровал автору книги, чье имя впервые упоминается в этот момент, эксклюзивное право печатать и продавать его произведение через посредников из гильдии книготорговцев. Привилегия – это длинный и сложный текст, в котором подробно оговариваются физические качества книги. Ее следовало печатать на «хорошей бумаге, красивым шрифтом, в соответствии с нормами книготорговли». Этими нормами задавались строгие стандарты качества: бумага должна была быть сделана из волокна определенного сорта, шрифт должен был быть откалиброван так, чтобы m в ширину занимала ровно столько же места, что и три l. Это было кольберианство[19] в чистом виде, то есть продвижение государством торговли посредством установления стандартов качества и защиты интересов гильдий системой тарифов, изначально введенное в практику самим Жаном-Батистом Кольбером. Заканчивается привилегия так же, как и все королевские эдикты: «Ибо такова наша воля». Юридически книга существовала благодаря волеизъявлению короля, это был результат «милости» правителя. Слово grâce, «милость», можно встретить во всех ключевых эдиктах, касающихся книготорговли. Более того, Direction de la librairie, королевское Управление книготорговли, было разделено на два отдела: Librairie contentieuse, отдел, улаживавший конфликты, и Librairie gracieuse, отдел, раздававший привилегии. Наконец, после текста привилегии идет несколько абзацев, сообщающих, что она была внесена в реестр гильдии книготорговцев и что участие в привилегии разделено на части, приобретенные четырьмя разными лицами.

Итак, на взгляд современного человека, все это выглядит довольно странно: мы видим цензоров, высоко оценивающих стиль и литературные достоинства книги, вместо того чтобы вырезать из нее крамолу, короля, распространяющего на нее свою милость, и гильдию книготорговцев, которая делит эту милость и продает по частям, как некое имущество. Что в действительности происходит?

Чтобы разгадать эту головоломку, нужно воспринимать книгу XVIII века так же, как некоторые банки с джемом или коробки с печеньем в Англии, которые привлекают внимание иностранцев тем, что произведены «для особого пользования Ее Величества Королевы». Книги были ценной продукцией, они имели высочайшую апробацию, выдавая которую цензоры ручались за высокое качество текста. Цензура не сводилась к уничтожению крамолы. Она была позитивной и являлась королевским одобрением книги и официальным приглашением прочесть ее.

Ключевым понятием в этой системе является «привилегия». Привилегии вообще были организующим принципом в эпоху Старого режима, не только во Франции, но и во всей Европе. Закон не распространялся на всех в равной мере, ведь предполагалось, что все люди рождены неравными – и в этом нет ничего плохого, так как иерархия была определена Богом и является частью природы. Идея равенства перед законом не приходила в голову большинству европейцев, за исключением нескольких философов. Закон был особым распоряжением, выдаваемым конкретным людям или группам лиц согласно традиции и по соизволению короля. И подобно тому как привилегии даровались знатным людям из хороших семей, их получали и высококачественные книги. Более того, в издательском деле привилегии действовали на трех уровнях: привилегия была у книги (современная идея авторского права еще не существовала нигде, кроме Англии), у книготорговца (он обладал эксклюзивным правом продавать книги как член гильдии) и у гильдии (она имела определенные права, например освобождение от большинства налогов). Короче говоря, монархия Бурбонов выработала сложную схему управления силой печатного слова. Как продукт системы, обсуждаемая в этой главе книга служит лицом целого режима.

С точки зрения цензора

Таковы были официальные условия книгопечатания при Старом режиме. Как выглядела эта система за внешней поверхностью титульных страниц с напечатанными на них текстами привилегий, то есть с точки зрения самих цензоров? К счастью, подборка рукописей в Национальной библиотеке Франции изобилует информацией о том, как цензоры выполняли свою работу в 1750‐е и 1760‐е годы. Тысячи их писем и рапортов главному директору Управления книготорговли (Direction de la librairie) К. Г. де Ламуаньону де Мальзербу описывают их методы работы и, что особенно интересно, причины, по которым они удовлетворяли запрос на привилегию или отказывали в ней[20].

19

Ж.-Б. Кольбер (1619–1683) – министр финансов Франции (1665–1683), также глава правительства в 1661–1666 годах в эпоху Людовика XIV, то есть в период окончательного установления абсолютной монархии. – Прим. ред.

20

Bibliothèque nationale de France, ms. fr. 22137–22152. Из этих обширных реестров первые три содержат jugements, предоставленные цензорами Мальзербу и собранные под их именами. Остальные двенадцать представляют собой набор документов разных типов, в том числе многие jugements. При всей своей детальности, документы охватывают только период с 1750 по 1763 год, когда Мальзерб был директором по книжной торговле. Друг и покровитель нескольких просветителей, он был известен гибкостью и толерантностью и был вынужден постоянно защищать власть государства от попыток церкви, университетов и парламентов вмешаться в надзор за книготорговлей. Преемник Мальзерба, Антуан де Сартин (1763–1774), в целом продолжал его либеральную политику, но при более поздних директорах были периоды репрессий, особенно при Ле Камю де Невиле (1776–1784). Следующие наблюдения ограничены директорством Мальзерба, хотя я обращался ко всему материалу из обширной коллекции Аниссона-Дюперона и старался прочесть все документы за 1769–1789 годы. Полный обзор этой коллекции см.: Inventaire de la Collection Anisson sur l’histoire de l’imprimerie et la librairie principalement à Paris (manuscrits français 22061–22193), 2 vols. (Paris, 1900). Среди исследований цензуры во Франции XVIII века, на мой взгляд, лучшим является: Raymond Birn, Royal Censorship in Eighteenth-Century France (Stanford, 2012). Другая работа (Nicole Herrmann-Mascard, La Censure des livres à Paris à la fin de l’Ancien Régime, 1750–1789 (Paris, 1968)) заимствует многое из сенсационной работы J.-P. Belin, Le Commerce des livres prohibés à Paris de 1750 à 1789 (Paris, 1913). Но немало ценного можно найти в более современных работах, в особенности William Hanley, The Policing of Thought in Eighteenth-Century France // Studies on Voltaire and the Eighteenth Century 183 (1980), 265–93; Barbara Negroni, Lectures interdites: Le travail des censeurs au XXVIIIe siècle, 1723–1774 (Paris, 1995); Georges Minois, Censure et culture sous l’Ancien Régime (Paris, 1995); и Edoardo Tortarola, Invenzione della libertà di stampa: Censura e scrittori nel Settecento (Rome, 2011). Есть две публикации, связанные с моими собственными исследованиями бумаг из Управления книготорговли: Reading, Writing, and Publishing in Eighteenth-Century France: A Case Study in the Sociology of Literature // Daedalus (Winter 1971), 214–56; Censorship, a Comparative View: France, 1789 – East Germany, 1989 // Historical Change and Human Rights: The Oxford Amnesty Lectures 1994 (New York, 1994), 101–30.