В 1805 году при университете был создан Музей натуральной истории, занимавший шесть больших зал и галерею и доступный для широкой публики. В этом же году устроили ботанический сад с двумя оранжереями, теплицей и каменной залой для чтения лекций, открыли клиническую и глазную больницы, а в следующем — повивальный институт и родильный госпиталь.
На тот же 1805 год приходится и создание двух научных обществ (истории и древностей российских и испытателей природы), к которым через год добавилось третье — соревнователей врачебных и физических наук. Несколько позднее, в 1811 году, образовалось Общество любителей российской словесности.
Студенты-новички Петр и Михаил Чаадаевы 30 июня 1808 года присутствовали на торжественном собрании, которое открылось в 9 часов утра литургией и проповедью настоятеля университетской церкви «О предопределении человека к жизни вечной». Затем, как писалось через несколько дней в «Московских ведомостях», по прибытии «Попечителя сего Университета, Его Сиятельства, Господина Действительного Тайного Советника, Действительного Камергера и Кавалера Ордена Св. Александра Невского, Графа Алексея Кирилловича Разумовского и приглашенных почтенно программами Знаменитейших в здешней древней Столице Особ, также и других Любителей Учености как Духовного, так и Светского состояния и многочисленных Посетителей обоего пола» торжество продолжилось «громкою симфонией» и чтением профессором права Стельцером рассуждения на латинском языке: «De apto vulnerum quantitatem definiendi modo, ad corpus delicti constituendum et imputationem decernendam»[2]. Потом, читаем далее в «Московских ведомостях», зазвучал «огромный и превосходный вокальный и инструментальный хор, коего музыка сочинена Университетским Учителем Гм. Кашиным, который хор и продолжаем был, при каждом отдельном действии». В следующем действии торжественного собрания доктор философии и профессор красноречия Мерзляков произнес слово «О духе, отличительных свойствах Поэзии первобытной и о влиянии, какое имела она на нравы, на благосостояние народов».
А далее профессор эстетики Сохацкий стал называть студентов, защитивших «дипломы на ученые достоинства» и награжденных за лучшие «по задачам сочиненные диссертации» золотыми и серебряными медалями. Среди произносимых фамилий были и имена будущих университетских друзей Петра Чаадаева: Дмитрий Облеухов производился в магистры, Владимир Лыкошин и Александр Грибоедов — в кандидаты.
Наконец дошла очередь до объявления только что поступивших студентов, и Петру и Михаилу Чаадаевым вместе с другими новичками профессор Рейнгард вручил по традиции шпаги. После этого профессор римского права Баузе произнес «приличную на Латинском языке Речь» по случаю снятия с себя полномочий ректора, которые на следующий академический год принимал профессор статистики Гейм. При сем будущий ректор получил от бывшего большую университетскую печать и, в свою очередь, произнес «Речь на Российском языке и изъявил от имени Университета благодарность всему собранию. В заключение, по окончании хора играна была пьеса на органах, подаренных университету его благотворителем П. Г. Демидовым, розданы в награждение книги прилежным и отличным по благоповедению ученикам университетской гимназии и публично открыт «редкий в Европе» университетский музей. «Ввечеру, — заканчивают свое сообщение о торжественном собрании «Московские ведомости», — Университет был иллюминован».
В такой приподнятой атмосфере принимали братьев Чаадаевых в студенты «по надлежащем испытании», о содержании и характере которого ничего не известно. А вот как описывает свои вступительные «экзамены» в Московский университет упомянутый на торжествах Владимир Лыкошин, которого мать вместе с братом Александром и гувернером Мобером привезла в древнюю столицу: «Профессор Маттеи согласился принять нас к себе в дом пансионерами с нашим гувернером за 1200 р. ассигнациями в год. В назначенный день съехались к нам к обеду профессора: Гейм, Баузе, Рейнгард, Маттец и три или четыре других, помню один эпизод этого обеда: пирамида миндального пирожного от потрясения стола разрушилась, тогда Рейнгард, профессор философии, весьма ученый, но молчаливый немец, впервые заговорив, возгласил; «Ainsi tombera Napoléon»[3]. Это было во время Аустерлицкой кампании. За десертом и распивая кофе профессора были так любезны, что предложили Моберу сделать нам несколько вопросов; помню, что я довольно удачно отвечал, кто был Александр Македонский и как именуется столица Франции и т. п. Но брат Александр при первом сделанном ему вопросе заплакал. Этим кончился экзамен, по которому приняты мы были студентами, с правом носить шпагу; мне было 13, а брату 11 лет».
2
О целесообразном способе определения величины ущерба для установления состава преступления и вынесения обвинения