— Да! — не задумываясь ответил Фидий. — Я думаю, что это угодно и богам. Как я горжусь работами моих учеников, так и боги гордятся тем, что нерукотворное создаётся руками людей, созданных ими.
— Ты скажешь это судьям, учитель? — спросил Сократ.
— Вот! — Фидий обрадовался тому, что Сократ напомнил о себе. — Он, этот Сократ, изваял для Парфенона козлоногого Силена[22], и этот Силен похож на него самого. Думаю, что и Силен доволен, и боги весело смеялись, когда Сократ извлёк из благородного мрамора своё лицо.
— Два своих лица он извлёк из Ксантиппы совсем другим способом, — засмеялся Софокл, но тут же стал серьёзным и обратился к Периклу: — Что делать? И что можно сделать, чтобы тебе самому не оказаться на скамье подсудимых?
— Фидий должен покинуть Афины до суда, — ответил Перикл и взял Фидия за руку. — Я устрою тебе побег. Смотри, — не дал он Фидию возразить, — вот и Анаксагор живёт без страданий, покинув Афины с моей помощью. А ведь хотел умереть до суда, укрывался с головой чёрным плащом, решив уморить себя голодом... Или ты хочешь сразиться с невежественной толпой? — повысил он голос — Сила невежественной толпы в том, что она непроницаема для доводов рассудка, она слепа и глуха.
— Да, я хочу сразиться, — горячо произнёс Фидий. — И если боги на моей стороне, они не бросят меня под ноги толпы.
— Боюсь, что в тебе говорит сейчас не разум, а вино, — с печалью проговорил Перикл. — Наксийское вино прекрасно, но и то, что прислала Аспазия, не напиток бессмертия.
— Ты не всё знаешь, — заговорил, обращаясь к Фидию, Софокл. — Я тебе почти ровесник и никак не замешан в этом деле, а потому могу сказать без утайки о том, что слышал на площадях. Менон, говорят, не одного тебя обвиняет в хищении золота, но и Перикла... Да, да! — остановил он возмущённого Фидия. — Говорят, ты делился похищенным с Периклом. Враги Перикла подогревают эту клевету. То, что ты изобразил на щите Афины Перикла, всем известно. Теперь же говорят, что ты сделал это по приказу Перикла. А приказать такое мог лишь тот, кто без всякого почтения относится к богам, в том числе и к покровительнице нашей, Афине. Таким человеком мог стать лишь тот, кто доверился безбожнику Анаксагору. Но и это ещё не всё. — Софокл вытер вспотевший лоб. — Говорят также, что ты увлекал в дом Перикла знатных женщин, приходивших осматривать Парфенон...
— Довольно, — попросил Софокла Перикл. — Стоит ли говорить о том, что болтают на площадях. К тому же Фидию всё это известно. И не это должно убедить его в необходимости побега. Он должен согласиться на побег из презрения к невежеству и лжи, которые правят нашим суетным народом.
— Перикл, я не узнаю тебя, — сказал Фидий. — Ведь мы оба хотели лучшего; могущества и славы для Афин, богатства и мудрости для афинян. Кажется, ради этого только и жили. Пятнадцать лет афиняне избирают тебя стратегом. Пятнадцать лет народ внимает твоим речам и видит твои дела, которые являют собой примеры мудрости, справедливости, мужества и достоинства. Надеюсь, что и мои творения не худший образец красоты и почтения к богам отечества. Ты некогда сказал: «Афины — школа всей Эллады». И вот в твоих словах об афинском народе нет теперь пи любви, ни уважения. Мы плохо трудились и ничего не дали ему? Или он сам ничего не взял из того, что было добыто и создано нами, не принял и отверг?
— Мы поговорим об этом в другой раз, — ответил Перикл. — Теперь же — только о твоём побеге. Чтоб тебе не умереть, а афинянам не раскаиваться потом, что осудили на смерть невинного Фидия, ты должен бежать, снасти себя от смерти, а афинян — от вечного позора.
— Значит, не из презрения к афинянам, а из любви к ним? — усмехнулся Фидий.
— Можно презирать любя и любить презирая, — вставил слово Софокл. — Когда родители секут пьяного сынка, они спасают его от многих дурных поступков.
— Да, да, — похлопал Софокла по плечу Фидий. — Эту притчу я помню с детских лет, — засмеялся он.
Эвангел воспользовался тем, что в разговоре наступила пауза, и налил всем вина.
— За удачный побег, — поднял кружку Софокл. — Не огорчай нас своим отказом и не убивай своей смертью, великий Фидий.
— Ты торопишься, — не поддержал Софокла Фидий. — Ведь я ещё ничего не сказал.
— Тогда скажи, — потребовал Перикл. — Выпей вино и скажи.
Фидий осушил кружку, вытер подолом гиматия[23] усы и бороду, кряхтя, встал на ноги — Эвангел помог ему подняться, — направился к нише, повернулся к ней лицом и шумно вздохнул, уловив, должно быть, запах свежего воздуха, проникшего через душник.
22