Как тяжело было попасть в клуб «Аргайл»! Кое-кто говорит, что легче усвоить Дебретта [14], чем проникнуть через золочёные двери клуба! Как там дефилировали куртизанки — а ведь некоторые из них платили по двести фунтов за ложу в «Ковент-гардене» за сезон, в качестве витрины для собственных прелестей.
А обед в «Сачет-хаусе» на Сент-Джеймс-стрит, с тоской произнёс он, облизывая губы. Когда мистер Уиллис прислуживал в фартуке, вышитом золотой нитью! А потом спуститься к кофейне на Сент-Джеймс-стрит, где его всегда привечали, как бывшего драгуна. Теперь маленькая кофейня стала чем-то вроде частного клуба для драгун, проблема в том, что не выгонишь всех лишних, иногда франтоватые забияки силой прорываются внутрь, и тогда начинается драка.
— Те дни давно прошли, Джон, — неодобрительно заметила их матушка. — И я уверена, что Огастес не считает подобное мотовство подобающим при своём крохотном жаловании. Он прекрасно знает, что мы не сумеем ему помочь, если у него возникнут даже небольшие долги.
— Я помню Милашку Уоргрейва, — сказал Джон, потягивая портвейн. — В то время он был моим командиром. Очень богатый человек, а за столом разорился. Почти обанкротился! А потом у него началась полоса везения, и он немного отыгрался. Он выучил урок и немедленно закончил игру, правда, потратил весь выигрыш на подарки — драгоценности и тряпки для любовниц. Как он сказал, «чтобы мерзавцы из салона не имели ни шанса снова заполучить деньги».
— Боюсь, это не слишком высокоморальная история, Джон, — улыбнулась Клеменс.
— Боюсь, он был не слишком высокоморальным человеком. Мы несли службу в Виндзоре, и он ухлёстывал за одной фрейлиной королевы, леди Элеонор Блэр, и у них были страстные отношения, но когда мы вернулись в казармы на Портман-стрит, они охладели — по крайней мере, с его стороны. Она ужасно разъярилась, как я понимаю, и послала ему письмо с требованием вернуть свой локон. И представляете, что сделал Уоргрейв? Кошмарную вещь, на мой взгляд. Он послал своего денщика в Виндзор с дюжиной локонов всех цветов — светлых, тёмных, рыжих — и предложил ей выбрать свой!
Девушки засмеялись. Джон налил себе ещё портвейна. Губы миссис Беттсворт скривились в тонкой неодобрительной улыбке.
— После подобных куртуазностей, — сказала она, — боюсь показаться простушкой, упоминая о будничных делах, но мне придётся, пока не вернулся Картер. Ему скоро понадобится новая ливрея. Как и Харрисону, Коуду и остальным. Ливреи слуг выглядят поношенными.
— Ничего, и так сойдет, — ответил Джон. — По крайней мере, сейчас им платят, уже хорошо. Пусть миссис Сондерс велит двум горничным подлатать ливреи.
— Ливрея Коуда ему не по размеру, — вставила Кьюби.
— Что ж, он крупнее Тревити. И моложе, разумеется. Вот-вот швы на ливрее разойдутся!
— Мы не можем сделать ему новую ливрею, не сделав их остальным.
— Мне не особо нравится Коуд, — сказала Клеменс. — Какой-то он навязчивый.
— Ничего, научится, — ответил Джон, вытягивая ноги. — Просто его как следует не муштровали, вот и всё. А чего ты ожидала, нанимая бывшего лакея Хикса?
Ужин подошел к концу. Джон Тревэнион удалился в кабинет — выкурить сигару. Миссис Беттсворт села за шитьё, но через несколько минут отложила его и сказала:
— Боже, в последнее время меня так и клонит в сон. Я рано просыпаюсь, вот в чём дело. Просыпаюсь ещё до зари и смотрю, как занимается рассвет. В это время я больше ничем не могу заняться, приходится только ждать, пока проснутся все остальные. Но из-за этого я слишком рано засыпаю по вечерам.
Клеменс обменялась улыбкой с Кьюби. Эти слова они слышали каждый вечер. Правда это или нет, трудно было судить, но постоянное повторение в этом не убеждало.
Они поцеловали мать и пожелали ей доброй ночи, после чего Клеменс предложила сыграть партию в шахматы, но Кьюби отказалась — завтра предстояло рано встать на охоту. Они сыграли в нарды, а потом Клеменс решила почитать, а Кьюби поцеловала её и приложила губы ко лбу Джона — тот сидел в кольцах дыма и листал газету, посвящённую скачкам.
Она пошла спать. Кьюби зажгла свечу в коридоре и стала подниматься, прикрывая пламя рукой. Мимо комнаты матери и в свою. Там она зажгла ещё шесть свечей.
Она была согласна с Клеменс по поводу Коуда. Он приступил к службе только в ноябре, с хорошими рекомендациями от Хикса из Труро, но вместо того чтобы учиться вести себя как полагается, по словам Джона, он учился противоположному, по мере того как знакомился с окрестностями и другими людьми. Кьюби знала, что старшие горничные его не любят, и думала, что пара младших считают его слишком настойчивым. В особенности Эллент Смит — милая девушка, но не может устоять ни перед одним мужчиной. Пока это оставалось на стадии охов и вздохов — ничего страшного. Но как долго их отношения будут невинными? Недолго, если Коуд добьётся своего.
Когда она зажгла шестую свечу, кольца на шторе звякнули и из-за неё шагнул военный.
Кьюби громко завизжала.
— Тсс! — сказал он.
Увидев, кто это, она закрыла рот ладонью.
— Джереми!
— Тсс! — повторил он.
Они уставились друг на друга.
На Кьюби было старое, но красивое платье из синего бархата, с муслиновыми рукавами у плеч и прилегающим прозрачным муслином у запястий.
— Джереми! — снова прошептала она.
— Пришел с тобой повидаться. Пришел тебя увезти.
— О чём ты говоришь?
— Сейчас это не важно. Кто-нибудь тебя слышал?
— Вряд ли.
Они прислушались. Дом был тих. Залаяла собака, но далеко. Джереми выдохнул и снова собирался заговорить, но Кьюби взяла его за руку.
Раздался стук в дверь.
— Да?
Стук повторился, а потом повернулась ручка и вошла миссис Беттсворт.
— Ты что, кричала, Кьюби?
Всего за секунду Джереми успел скользнуть обратно за штору.
Кьюби потёрла глаза.
— Да, мама, прости... Когда... когда я вошла, то думала о Коуде, и порыв ветра шевельнул шторы. На мгновение я подумала, что в комнате кто-то есть!
— Вот как. — Её мать засомневалась. — Понятно. Так всё хорошо? Ничего не случилось?
— Благодарю, мама, ничего.
— Ты уверена?
— Полностью. Ещё раз доброй ночи.
— Доброй ночи.
Миссис Беттсворт не спеша удалилась.
Кьюби уставилась на руку с длинными пальцами, придерживающую штору, на алый рукав с золотым галуном, на медленно появившегося юношу, который вот уже три года беззаветно её любил. Прямые тёмные волосы, чуть волнистые на концах, слишком отросли и смотрелись неопрятно — обычное дело для военного. Свежий цвет лица, прямой нос, серо-голубые глаза под тяжёлыми веками, красивый изгиб губ и ямочка на подбородке. Джереми смотрел на неё. Изучал. Пожирал глазами. Она никогда его не любила. Но, видимо, поняла это только недавно, когда получила время поразмышлять и решить, как жить дальше.
— Джереми, у меня чуть сердце не остановилось!
— Прости, но другого пути предстать перед тобой не было.
— Я по-прежнему ничего не понимаю.
Они помолчали.
— Ты очень бледна, — сказал Джереми.
— Я... ещё не пришла в себя... От шока...
— Присядь. Это вода?
— Да, но мне она не нужна.
Кьюби так и не села.
Джереми медленно прошёлся по комнате.
— Есть вероятность, что нас снова побеспокоят?
— А что?
— Потому что я хочу с тобой поговорить.
— Может прийти Клеменс. Но маловероятно.
— Кто-нибудь слышит наши голоса?
— Нет, если мы будем говорить тихо.
К собственному раздражению, Кьюби втянулась в паутину заговора.
— Как ты вошёл?
— По лестнице на крышу.
— Ты уже долго здесь?
— Около часа. И ещё час снаружи.
Он не сводил с неё глаз. За последний год он повзрослел, лицо полно решимости.
— Кто этот Коуд, о котором ты говорила? — спросил он.
— Лакей. Пришлось что-то придумать для матушки.
— То есть не будущий муж?
— Нет...
— Ну и отлично. Потому что я твой будущий муж.
— Ох, Джереми, будь благоразумным, прошу тебя.