Я задумчиво очертил пальцами призрачные контуры грандиозного поднятия, по размерам сопоставимого с Африкой к югу от реки Конго, и остановился у её восточного края.
Здесь Марс казался расколотым какими-то катастрофическими силами надвое. Поверхность планеты, словно, взрывала чудовищная извилистая борозда, протянувшаяся с запада на восток на четыре с половиной тысячи километров почти параллельно экватору между пятой и двадцатой параллелями южной широты. Крутизна склонов в ней достигала в некоторых каньонах двадцати градусов.
«Долина Маринеров», — прочитал я крохотные светящиеся буквы.
Вот он, грандиозный шрам, оставленный на теле планеты той ужасной катастрофой, о которой говорил Амоль Сайн! Назван так в честь первых исследовательских аппаратов, подлетевших к Марсу полторы тысячи лет назад, и сфотографировавших его поверхность. На западной окраине этого грандиозного каньона находилась уникальная система пересекающихся долин — Лабиринт Ночи.
Я не уставал поражаться масштабам этой планеты. Всё на ней было «самое-самое»: самая высокая в Солнечной системе гора, и вот эта, самая глубокая пропасть, достигавшая в глубину шести километров при максимальной ширине в семьсот километров.
Я проследил глазами за её восточной оконечностью, которая поворачивала на север, к экватору и вливалась в хаотическую местность. Из северной части её, словно, глубокие трещины в древней скале, начинались широкие и длинные каналы, глубоко врезанные в марсианскую поверхность — Симуд, Тиу и Арес. Они пересекали дно огромной котловины, в которой находилась станция «Заря» — равнины Хриса — где к ним присоединялись другие каналы, самый протяженный из которых — Касей — тянулся на три тысячи километров.
Вот оно, живое доказательство огромных потоков воды, когда-то с невероятной скоростью стекавших из южного полушария планеты в северное, поскольку текли они под уклон — доказательство древней катастрофы и, возможно, столь же древней жизни…
В дверь тихо постучали. От неожиданности я вздрогнул. Это был всего лишь древний рефлекс, заложенный в каждом человеке природой ещё в тёмном прошлом. Действительно, бояться на станции было не кого. Но кто мог прийти ко мне в столь поздний час? Может быть это Акира Кензо?
Я шагнул к двери и удивился ещё больше, когда увидел на пороге Светлану. Она улыбнулась, видимо, моему ошеломленному виду, и, слегка потупив взор, спросила:
— Можно войти?
— Да, конечно!
Я отошёл в сторону, сконфуженный своей нерасторопностью. Она смело прошла в мою комнату, на минуту остановилась около светящегося марсианского глобуса. Задумчиво бросила:
— Изучаете топографию Марса?
— Пытаюсь, — улыбнулся я, закрывая дверь и внимательно наблюдая за своей ночной гостьей.
Она была невысокого роста, наверное, выше Эйго, но, тем не менее, не на много. Подобные ей женщины всегда нравились мне — не выше метра шестидесяти или чуть больше. Я никогда не любил слишком высоких девушек.
Под тонким белым платьем с фиолетовыми цветами угадывалась стройная сильная фигура, а во всех её движениях сквозила какая-то особенная, едва уловимая грация. Цветы на платье при каждом её шаге тускло мерцали, сменяя окраску от густо-фиолетового до бледно-василькового. И сама ткань становилась полупрозрачной и невесомой, ещё больше подчеркивая изгибы и линии тела девушки.
Светлана остановилась около окна, вполоборота ко мне, и задумчиво посмотрела на звёзды.
Я терпеливо ждал, остановившись в двух шагах от неё.
— Вам нравится Марс? — наконец, спросила она, не оборачиваясь и продолжая смотреть в окно.
— Пожалуй… Я ещё плохо знаком с этой планетой.
Светлана посмотрела на меня прямым открытым взглядом.
— А я обожаю Марс! Эйго — она наш протоэкзобиолог[11] — уверена, что в прошедшие времена Марс был полон жизни. Здесь цвели сады, текли реки, и возможно даже пели птицы… Может быть, вам покажется это странным, но в душе я ощущаю некую причастность к Марсу, словно моя судьба во всех рождениях была сплетена именно с ним, — доверительно призналась она.
Я внимательно посмотрел в её светящиеся вдохновенной радостью глаза. Багряных всполохов в них больше не было. Сейчас они казались тёмными, почти чёрными, наверное, из-за расширившихся зрачков.