Отношение к брачному возрасту в непривилегированных сословиях за рассматриваемое столетие также претерпело существенные изменения. Уже к 1711 г. (когда проводилась одна из переписей населения) ранние браки в деревне случались все реже. Крестьяне, выдавая дочек замуж, руководствовались больше хозяйственными мотивами, нежели эмоциями: управиться с тяжелыми полевыми работами, уходом за скотиной, многими домашними промыслами могли лишь те, кто был достаточно зрел и обладал физической силой.[117] Иной вопрос — о праве родственников или родителей (а тем более помещика) выдавать девушек замуж за кого угодно и в каком угодно возрасте. В 1761 г. М. В. Ломоносов с негодованием писал о том, что «в обычай вошло… малых ребят, к супружеской должности неспособных» женить «на девках взрослых, и часто жена по летам могла бы быть матерью своего мужа».[118] Не случайно появление в фольклоре сюжета о жене, которая носила своего мужа в переднике, отбивала от уличных мальчишек,[119] а также присловий типа «Вот те, бабушка, наука, не ходи замуж по внука!» или «Не ходи сорок за двадцать!».[120] Подобные ситуации, типичные по мнению русских юристов XIX в.,[121] вызывали гневное возмущение А. Н. Радищева.[122]
Следствием возрастных несоответствий в крестьянских браках было распространение снохачества, описанного англичанином У. Коксом в 1778 г., в том числе в его «обратном варианте» (сожительстве тещ с зятьями), описанном С. Текели: «Во многих семьях отец женит своего 8- или 9-летнего сына на девушке гораздо старше его с целью иметь лишнюю работницу; между тем сам сожительствует со своей снохой и нередко имеет от нея детей..»[123] Даже в середине XIX в. попытки снох жаловаться на старших мужиков в семье, заставлявших вступать с ними в интимные отношения, заканчивались в лучшем случае ничем, а в худшем — наказанием пострадавшей (якобы «за клевету»).[124] Сам крестьянский мир реагировал на снохачество равнодушно и простодушно: «Говорили: „сноху любит“».[125]
Что касается других условий замужества, помимо описанных выше, то они мало трансформировались за рассматриваемое столетие. Так, священники по-прежнему требовали подтверждения отсутствия кровного родства между женихом и невестой, ибо никто не отменял церковное правило, утвержденное «Уставом о брацех» в XV в.,[126] о воспрещении браков между людьми, приходящимися друг другу свойственниками или родными (вплоть до шестого колена). Известны случаи, когда Синод категорически воспрещал браки между родственниками пятой (запрещенной) степени родства.[127] Во всяком случае, он решительно настаивал на соблюдении епископами обязанности определять степени родства вступающих в брак, даже если «искусные люди» умело скрывали их. Лишь в 1752 г. вышел именной указ императрицы не допускать браков только в «действительно возбранных степенях родства» и наметилось стремление к ослаблению брачных запрещений.[128]
Мемуарная литература XVIII — начала XIX в. позволяет усомниться в действенности запрета близкородственных браков (а тем более внебрачных связей между двоюродными и троюродными «сродниками»!),[129] равно как и браков между людьми, связанными свойством. Так, А. Е. Лабзина в первом браке была замужем за воспитанником («благоприобретенное родство»!) своего отца — А. М. Кармышевым, который в открытую, у нее на глазах, сожительствовал со своей племянницей; А. П. Керн вспоминала, описывая свое детство в первые годы XIX в. о браке писателя Ф. П. Львова с его кузиной («Какие нонче браки бывают… Известный нам всем Ф. П. Львов женился на своей двоюродной сестре Львовой, имея 10-х детей от первой жены…»). Известно дело, рассматриваемое в 1776 г. Синодом, о просьбе не расторгать брак с двоюродной сестрой умершей жены, и это супружество было признано.[130]
В некоторых источниках встречаются упоминания о том, что наличие родства становилось тяжелейшим нравственным препятствием при возникновении сердечных привязанностей. Впрочем, в случае обращения к митрополиту за разрешением близкородственного брака прошения такого рода — особенно от «уважамых лиц» — чаше всего удовлетворялись. Так, в 1812 г. митрополит Филарет разрешил брак пожилого П. С. Протопова с его двоюродной племянницей, воспитывавшейся им в собственном доме («…избавите молодую пару от греха, а сего господина сохраните от самоубийства…»).[131] В народе же в отношении девушек, приходящихся дальними родственницами женихам, действовало правило: «Четвертое колено — из ряду вон, к венцу вези смело!».[132] Иронизируя над церковным запретом близкородственных браков, крестьяне сочинили немало поговорок, отражавших допустимость браков между людьми, связанными дальним родством.[133] Однако близкие родственники, в том числе троюродные сестры-братья и люди, связанные духовным родством, обычно не «брачились»: «Аще кто со сродники плод сотворит — то чадо не здраво же будет».[134]
117
Ср.: «Девушка плачет — замуж хочет!» (Симони. I. № 2184). См. подробнее о переписи и ее результатах (33,3 процента браков пали на возраст от 21 до 30 лет; 42,2 процента — на возраст 31–40 лет, среди которых немало повторных, и всего четыре случая ранних браков из 442 учтенных по губернии): Власова И. В. Семья и семейные отношения // На путях из земли Пермской в Сибирь. Очерки этнографии североуральского крестьянства XVII–XX вв. М., 1989. С. 183.
118
«Сему следуют худые обстоятельства, слезные приключения и рода человеческого вредные душегубства…» (Ломоносов М. В. Сочинения. С. 467–468).
119
Текст сказки записан А. П. Звонковым в Елатомском уезде Тамбовской губернии. См.: Крюкова. С. 109.
123
Кокс У. По России и Польше в исходе XVIII века. 1779–1785. Путевые впечатления англичанина // PC. 1907. Т. 131. № 8. С. 307; аналог: Текели С. Автобиография. Савва Текели в России 1787–1788 гг. // РА. 1878. Кн. 3. Вып. 12. С. 496.
126
КК. Гл. 50. С. 494–521; Правила Василия Великого. № 23, 54, 68. С. 224–259об.; Пушкарева Н. Л. Устав о брацех. XV в. // Русская историческая библиотека. Т. VI. М., 1908. С. 143–144.
127
Таковая ситуация сложилась в семье Голицыных и Барятинских, поскольку в случае предполагаемого брака отец невесты стал бы для жениха одновременно и дядей, и тестем (см.: ОДиД. Т. XXIII. № 202).
129
Е. Р. Дашкова, приходившаяся графу Н. И. Панину племянницей, по мнению одних ее недоброжелателей, была его внебрачной дочерью, по мнению других — любовницей. См.: Дашкова. С. 108. С. Т. Аксаков описал любовь двоюродных брата и сестры (к тому же замужней). См.: Аксаков. С. 62–63.
133
«Нашему самовару двоюродная подсвечница», «По бабушке Ульяне двоюродный Яков», «Вашей Катерине наша Арина двоюродная Прасковья», «А ну, сочтемся: бабушкин внучатый козел тещиной курице как пришелся?» (Русское народное остроумие. Сборник Н.А. С-ва. Казань, 1883. С. 140).
134
Сборник магических и календарно-астрологических памятников и сочинений по физиогномике 1730 г. // Отдел рукописей и редких книг Научной библиотеки Казанского университета. № 2366. Л. 92об. — 105об.; ср. также: Звонков А. П. Современные брак и свадьба среди крестьян Тамбовской губернии, Елатомского уезда // Сборник сведений для изучения быта крестьянского населения России. М., 1889. Вып. 1. С. 90; РЭМ. Ф. 7. Оп. 1. Д. 1464. Л. 16. Тем предосудительнее казалась в глазах общественного мнения любовь гетмана Мазепы и его крестницы Матрены Васильевны Кочубей (которая в пушкинской «Полтаве» была переименована поэтом в Марию). См.: Пушкин А. С. Полн. собр. соч. в 10 т. Т. IV. Л., 1977. С. 222, 422 (об источниках, зафиксировавших переписку и историю любви М. В. Кочубей и Мазепы).