И здесь то же: убивать нельзя.
Первая смерть на земле — была человекоубийство, даже братоубийство. Таково начало древнего завета. А начало завета нового — убийство Богочеловека.
Каковы начала, таковы и продолжения. «Нельзя», оставаясь незыблемо во всей силе, — со всей силой, — и даже сверх силы, — непрерывно преступается.
Каиново племя, вопреки данной Богом заповеди, довело себя до того, что Господь, скрыв свой лик Элоима, благостного Бога-Зиждителя, повернулся к нему ликом Ягве, Бога крови и мщенья.
Но и потомки фарисеев, сделавшись христианами, века жгли, пытали, колесовали — убивали христиан же, все время помня, все время зная, что «нельзя», — как и ветхозаветные братья их это знали.
И всегда все искали что-то понять в этом грехе, искали, если оправданья, — то чего-то вроде оправдания… Что находили? Что находят?
Только одно, что и можно найти. Около этого одного — блуждает и автор книги о насилии.
С длинными отступлениями, оговорками, при помощи от-влеченнейших теоретических построений, хочет он подойти к оправданию насилия, убийства (и… казни!). Между тем, единственная формула, если не оправдывающая убийство в меру желания Ильина, то оправдывающая его возможность, выражается всего тремя словами: «нельзя и надо».
Нельзя — но еще надо. Никогда нельзя, но иногда еще надо.
Это не упрощение (хотя напрасно упрощений боится Ильин). Это сводка к сути. Ведь стоит развернуть маленькое слово «надо» (иногда — когда?), и мы сразу попадаем в целое море сложностей.
«Нельзя» пояснений не требует. Оно просто. Нельзя и нельзя. Но почему, хотя нельзя — надо?
Если, согласно со многими мыслителями, смотреть на мир, как на становящийся, восходящий к совершенству в процессе борьбы со злом (таков и взгляд Вл. Соловьева), то принятие мира (космоса, истории, — жизни), в его текучем несовершенстве, означает и принятие волевого участия в борьбе.
Путь непротивления злу (отстранения от борьбы), таким °бразом, с самого начала отвергается. Но на пути борьбы, — Как сказать: вот здесь я борьбу кончаю? С этого момента я злу и злому покоряюсь, из борьбы (из жизни) ухожу? В душе человеческой могут столкнуться два «нельзя»: нельзя уйти из Рьбы, оставить мир злу, — и нельзя убить человека. Тогда я преступаю то «нельзя», где могу погибнуть я сам, в грехе, но не мир, то есть я отдаю в жертву себя — миру.
Этот трагический выбор человек делает один на один с собой, по мере, — всегда несовершенного, конечно, — но своего разумения. Каждая жизнь человеческая может быть пересечена моментом, когда человек решает, что надо убить, хотя нельзя.
И убивает[22].
Такова общая схема. Насколько я понимаю Ильина, он хочет что-то вроде нее положить в основу — гораздо больше, чем оправданий, — своих «понуждений» к мечу.
Кстати, не этот ли волевой оттенок (оправдание — понуждение) заставляет его избегать прямых слов? Почему, упорно подчеркивая свое «христианство», он уклоняется от слова «грех», называет убийство — «негреховной неправедностью» (выраженье какое-то даже «неправославное»)? А насилия в борьбе со злом вовсе будто бы не существует, есть «действие силой».
К этой странной терминологии мы вернемся, а пока есть вопрос поважнее. Ильин на нем не задерживается, точно обходит сторонкой. Но его не обойти, особенно если доказывать необходимость-неизбежность убийства в борьбе со злом. (Мы бы сказали — «возможность».)
Это вопрос — о зле.
Что такое зло? Где оно? Чем оно определяется? Как его увидеть, настоящее?
Ильин полагает, что критерий — христианство и что один христианин непременно увидит зло в том же и там же, где другой.
Формально это, конечно, правда. Но… тут есть очень важное «но».
Христианство — удивительная вещь. Оно не поддается обращению с ним, как с древним законом, который прост и ясен, укладывается в общеобязательные правила на все случаи. Христианство, не нарушив закона древнего, облекло его новым духом и тем совершенно преобразило. В сверхзаконности этой переплавились все понятия, и ею, в ней, решаются ныне наши «да» и «нет».
Люди «нового духа» будут видеть, конечно, и зло в одном и том же, — в меру близости своей этому духу. Но близок ему не всякий, «говорящий Христу: Господи! Господи!», и далек не всякий, кто даже имени Христа не знает.
22
Как ни многообразно убийство среди сложностей реальной жизни, каждому (за отстранением животных, сумасшедших и нечаянных) непременно предшествует «нельзя и надо», — хотя бы в виде мгновенной молнии, хотя бы полусознательно или даже совсем бессознательно. Однако от этой единой общей точки есть линия вверх и линия вниз. Убийством по линии вниз должно назвать всякое убийство для себя, т. е. для приобретения чего-нибудь себе, и уж все равно, каких благ: почести, власти или денег. И тут действует «нельзя и надо», хотя и может совершенно измельчиться: «нельзя» — как внешнее запрещение, страх наказания, «надо» — как «мне хочется» чего-нибудь, мне выгодно.
В этих заметках я намеренно касаюсь убийства только лежащего по линии вверх. Во-первых, я думаю, что как раз тут завязывается главный узел вопроса; а кроме того и сам Ильин, о книге которого я говорю, помещает вопрос именно в эту область.