Гонец прячет бумагу в карман жилетки. Экономка открывает буфет и собирается налить гонцу стакан вина.
Модеста (доверительным тоном, наливая вино). Иногда по ночам сюда приходят мужчины. Я лежу в постели, оставив дверь открытой, и слушаю все, о чем они беседуют: почти у всех гостей иностранный акцент. Сеньоры говорят лишь о себе, а моя голубка понимает только слова любви. Они увлекают ее в темные аллеи пространных рассуждений, а моя донья Инес не может расстаться со своими смутными грезами и страшится потерять их, поддавшись ходу мыслей собеседника. Все мужчины любят верховодить, по крайней мере на словах. Когда порой я слышу хрипловатый голос, мне кажется, что и на меня могут наброситься.
Гонец. А вдруг ты можешь зачать от слов!
Модеста. Мне не до смеха, гонец. Она чиста, как ласточка, никогда не покидавшая гнезда. А ведь это как лихорадка, знаешь? Жажда пронизывает весь дом, доходит до меня, а потом они уезжают, и мое золотко остается одна-одинешенька и все плачет и плачет.
Гонец. Всяк по-своему с ума сходит. Я с юных лет мечтал стать богатым. Мне снилось, что золотые падают мне на лицо и холодят кожу, как мыльная пена, пахнущая свежестью. И вот однажды на постоялом дворе в Люцерне я проснулся и нашел каролус[32]. Наверное, монетка выпала у того, кто спал на этой постели до меня. С тех пор мечты о богатстве не посещали меня, мой сон утратил свою девственную прелесть. А я сам с того дня стал чувствовать, как молодость покидает меня, и на моем лице появились морщины.
Модеста. Мечтать — очень утомительное занятие!
Гонец. Однако люди научились этому раньше, чем начали разговаривать!
Модеста останавливается, прислушиваясь к шагам на первом этаже. Наверное, донья Инес уже встала. Служанка наклоняется к гонцу, который пьет вино большими глотками, смакуя его.
Модеста. Должно быть, сейчас спустится. Скажи ей, что писем нет, так как ни на суше, ни в окрестных морях не пропускают почту, а голубей ловят, опасаясь шпионажа. А еще скажи ей, пожалуй, будто встретил в Италии, во Флоренции, человека, который обещал написать ей, как только будет открыт свободный путь для любовных посланий. Подумай, как он мог; выглядеть?
Гонец. Почему бы ему не оказаться таким: высокий, скорее смуглый сеньор, то и дело вытаскивающий из кармана часы.
Те же и донья Инес.
Донья Инес смотрит вниз с площадки первого этажа. Кажется, что там, наверху, кто-то зажег свет. Белокурые волосы струятся по ее плечам, в правой руке графини — белая роза.
Донья Инес. О ком вы говорили? Нет ли писем?
Гонец. Доброе утро, моя сеньора.
Донья Инес. Как «доброе утро»? Разве сейчас не поздний час, когда мрачная ночь приближается к нам тяжелыми шагами?
Модеста. Нет, мое солнышко, на дворе раннее утро, с рассвета дождик моросит.
Донья Инес. Я спала так долго! Нет ли писем? Не просил ли кто передать мне что-нибудь?
Она медленно спускается по лестнице, наклоняясь над перилами, двигаясь словно бы в такт неслышной музыке. Красавица прижимает розу к груди, к самому сердцу.
Гонец (вставая с места, говорит нараспев). Солдаты сжигают письма, крадут мешки с почтой, желая найти послания, где говорится о сокровищах. О, проклятая война! Муж не ведает ничего о жене, отец о сыне, нет ярмарок, люди спят на земле, и страх служит им подушкой — все забывают, как надо стелить постели. Люди в герцогствах совсем потеряли рассудок, короли бродят неприкаянные по дорогам, никто не сеет хлеб. Несчастные скитальцы несут с собой огонь, боясь, что скоро потухнут последние очаги; в почтовых голубей пускают отравленные стрелы.
Донья Инес. Обо мне никто тебя не спрашивал? Ведь слова можно спрятать глубоко в тайник памяти среди тысяч других слов, и никто не сможет украсть их.
Гонец. Да, мне говорили о вас!
Донья Инес (подбегает к нему, берет за руки). Где это было, каков он, назвал ли свое имя, сказал ли, откуда приехал? Подожди, не отвечай сразу, подумай, вспомни хорошенько! Смотри не ошибись и не введи в заблуждение меня! У солнца и луны свои пути!