В своей каморке на Хейс-стрит Фрэнк Фринк заставлял себя подняться с кровати. Сквозь жалюзи на одежду, грудой валявшуюся на полу, падали солнечные лучи, сверху поблескивали стекляшки его очков. «Не наступить бы, — вяло подумал Фрэнк. — Надо вставать, идти в ванную… Может, лучше ползком? Или покатиться?»
У него болела голова, но в душе не было ни капли сожаления. «Уходя — уходи, — сказал он себе. — Сколько времени? — Часы лежали на туалетном столике. — Половина двенадцатого, ничего себе!»
Он не вставал.
«Вот и выперли», — подумал он.
Вчера на фабрике он, конечно, перегнул палку. Не стоило распускать язык перед Уиндэмом-Мэтсоном, обладателем сытой физиономии с сократовским носом, кольца с бриллиантом и модных сапог на молнии. Одним словом — власти. Трона. В голове у Фрэнка гудело, мысли путались.
«Да, теперь я в черном списке, — размышлял он. — Безработный. Квалификация, пятнадцатилетний стаж — все псу под хвост».
Придется идти с жалобой в Комиссию по делам рабочих. Фрэнк не замечал, чтобы Уиндэм-Мэтсон водил дружбу с «буратино» — белым марионеточным правительством Сакраменто, — а потому надеялся, что его бывший работодатель не пользуется авторитетом у подлинных хозяев, у японцев. КДР была подконтрольна «буратино». Обратившись туда, он предстанет перед четырьмя-пятью белыми упитанными подонками средних лет, вроде Уиндэма-Мэтсона. Если он не добьется справедливости в Комиссии, можно пожаловаться в одно из токийских Торгпредств — они есть в Калифорнии, Орегоне, Вашингтоне и той части Невады, которая принадлежит Тихоокеанским Штатам. Но ежели и оттуда он уйдет не солоно хлебавши…
Фрэнк лежал и рассматривал старинную люстру под потолком. В голове возникали и рушились планы, один нелепее другого.
Он мог бы, например, перебраться в Штаты Скалистых Гор — это проще простого. Но где гарантии, что тамошние власти не выдадут его ТША? Нет никакой гарантии. А если махнуть на Юг? Бр-р! Что угодно, только не Юг. Белому человеку, конечно, там привольнее, чем в ТША. Но… «В гробу я видел такое приволье!» — мрачно подумал Фрэнк.
Юг имел одну неприятную особенность. Он тысячами уз — экономических, идеологических и еще бог знает каких — был связан с Рейхом.
А Фрэнк Фринк был еврей. По-настоящему его звали Фрэнк Финк. Он родился на Восточном побережье, в Нью-Йорке. В тысяча девятьсот сорок первом году, сразу после разгрома России, был призван в армию. Когда японцы захватили Гавайские острова, его перебросили на Западное побережье. Конец войны застал его на территории, отошедшей к Японии, где он и служил последние пятнадцать лет.
В сорок седьмом, в день капитуляции он чуть не спятил. Поклялся отомстить проклятым япошкам и закопал в подвале дома свою винтовку. Любовно смазанная и обмотанная ветошью, она по сей день ждет часа, когда Фрэнк и его однополчане поднимут восстание.
В сорок седьмом ему было невдомек, что время — великий лекарь. Ныне, если он и вспоминал о своих давних мечтах устроить варфоломеевскую ночь и вырезать ненавистных «буратино» и их хозяев, то у него возникало чувство, словно он перелистывает дневник школьной поры: вот Фрэнк собирается стать палеонтологом, а вот — хочет жениться на Норме Праут, самой красивой девчонке в классе. Черт побери, сколько воды утекло с тех пор, как он вел дневник, слушал пластинки Фрэда Аллена и смотрел фильмы с участием Филдса![3] Со дня капитуляции он имел дело с тысячами японцев и никому из них не причинил вреда. Да и глупо думать о мести сейчас, через пятнадцать лет. Впрочем, был один тип, которому Фрэнк с удовольствием перегрыз бы глотку. Омуро, его бывший квартирный хозяин. В начале пятидесятых, во время кризиса, он скупил квартиры в центре Фриско и показал себя настоящей акулой: делил комнаты на крошечные клетушки, взвинчивал квартирную плату и ни разу не делал ремонта. Особенно это било по карману бывших военнослужащих, которым было труднее всех найти работу. Спасибо японскому Торгпредству — его чиновники судили Омуро за спекуляцию и отрубили ему голову. Зато теперь ни один предприниматель не осмеливается нарушить суровый, но справедливый японский Гражданский Кодекс. В этом заслуга нынешних оккупационных властей, пришедших на смену Военному Кабинету. Мысль о кристальной честности служащих Торгпредства придала Фрэнку уверенности. Им наплевать, что Уиндэм-Мэтсон — глава «Корпорации У-М», для них главное — справедливость. «Кажется, я начинаю верить в эту муру насчет «процветания Тихоокеанского содружества», — подумал он. — Странно, в первые годы это казалось пустой болтовней, очередной фальшивкой. А сейчас…»
Фрэнк заставил себя подняться и поплелся в ванную. Пока он стоял под душем, по радио передавали новости.