Один из маневров Левиафана — попытка убедить молодежь в том, что его зов идентичен призывам Отечества. Таким образом, он получает в жертву лучших.
19
Наш путь ни извне, ни изнутри не гарантирует безопасности. Писатели и мыслители описывали его с каждым новым шагом точнее и сознательнее, ибо это путь, на котором катастрофы надвигаются все отчетливее и все более властно.
В таком незавидном положении человеку предлагает свои услуги какая-нибудь организация. Слово «организация» следует понимать в данном случае в самом широком смысле, прежде всего как порядок, основанный на знании и науке. Она позволяет экономические, технические, политические упрощения. Вряд ли человек в этом состоянии отвергнет предложенные ему средства, ведь они многое для него облегчают, прежде всего мучительный выбор и личное решение. В рамках этого порядка он будет Гарантирован. Конечно, множество снятых с плеч решений перекладываются на всего лишь несколько центров. Тем самым возникает опасность всеобщей катастрофы.
Можно предвидеть, что ограничение свободы будет продолжаться. Оно есть даже там, где по наивности воображают, что могут принимать решения самостоятельно. Есть ли разница, откуда получать заказ на изобретение и распространение средств массового уничтожения, от тиранической олигархии или по решению парламента? Несомненно одно отличие: во втором случае универсальный характер принуждения более очевиден. Страх господствует над всем, даже если он обнаруживается здесь как тирания, а там как рок. Пока он правит, все идет по порочному кругу, а оружие — зловеще блестит.
20
Тем самым встает вопрос, возможна ли еще свобода, пусть даже в ограниченном виде? Конечно же, она не гарантирована нейтралитетом — прежде всего той иллюзией безопасности, в которой берутся морализировать по поводу тех, кто стоит на арене.
Равным образом нельзя посоветовать скепсис, особенно обнаруживающий себя. Дух, который исходил из сомнения и питался им, почти повсюду пришел к власти, но теперь сомнение по отношению к нему самому является святотатством. Он требует для себя, своего учения, своих «отцов церкви» такого почитания, на которое не претендовали ни императоры, ни папы. Усомниться в нем рискнет лишь тот, кто не боится пыток и каторги. Таких найдется немного. Обнаружить себя таким путем — это значит как раз оказать услугу Левиафану, которая придется ему по душе, для которой он держит армию полицейских. Посоветовать такое угнетенным, например, со свободной радиостанции, — чистое преступление. Тех, кто говорит, сегодняшние тираны не боятся. Это было возможно только в добрые старые времена абсолютного государства. Намного страшнее молчание — молчание миллионов, а также молчание мертвых, которое день ото дня становится все более глубоким, пока не огласится на суде. В той мере, в какой нигилизм становится нормой, символы пустоты становятся страшнее, чем символы власти.
Но свобода не живет в пустоте, она, скорее, обитает в неупорядоченном и неразличимом, в той сфере, которую хотя и можно организовать, но нельзя причислить к какой-либо организации. Мы хотим назвать ее «неистовство»; оно есть пространство, из которого человек не только ведет борьбу, но из которого он может надеяться победить. Но это уже больше не романтическое неистовство. Это первооснова его экзистенции,[26] дебри, из которых он однажды, подобно льву, покажется.
Однако и в нашей пустыне есть оазисы, в которых неистовые заросли. В подобное же поворотное время понял это Исайя. Это сады, в которые Левиафан не имеет доступа, вокруг которых он бродит в ярости. В первую очередь это смерть. Сегодня, как и прежде, люди, которые не боятся смерти, много выше самой великой преходящей власти. В этом основа тезиса, что нужно рассеивать безграничный страх. Власть имущие постоянно живут в ужасном ожидании, что не только отдельные индивиды, но и массы смогут освободиться от этого страха; что неизбежно привело бы к их падению. Здесь же подлинная причина ожесточения против любого трансцендирующего[27] учения, в котором таится наивысшая опасность: бесстрашие человека. Есть такие районы, где уже слово «метафизика» преследуется как ересь. Само собой разумеется, что там любое почитание героя и любая великая человеческая фигура низвергаются в прах.
27
«Что? как? зачем? (трансцендирует!)», — выражает недоумение вопросами и восклицанием Хайдеггер (S. 465)