Преследования и аресты пасторов Исповедующей церкви продолжались. Бонхёффер пытался защитить выпускников своей семинарии. Когда полиция задерживала кого-то из них, он писал их родителям, чтобы хоть как-то утешить: «Нам часто бывает трудно понять промысел Божий в Его Церкви. Но мы можем обрести покой, зная, что сын ваш страдает во имя Господа».
Летняя сессия в Финкенвальде закончилась в начале сентября 1937 года, и всех распустили на несколько недель. Бонхёффер (как всегда, вместе с Бетге) отправился в Баварию, а потом к сестре Сабине в Гёттинген. Вернувшись, Бонхёффер и Бетге обнаружили Финкенвальде пустым. В их отсутствие гестаповцы приказали экономке и работнику уехать и опечатали помещение. Генрих Гиммлер решил закрыть Исповедующую церковь, издав такой приказ: «Настоящим приказываю: в соответствии со статьей 1 указа президента Рейха от 28 февраля 1933 года о защите народа и государства… так называемая Исповедующая церковь распускается, а все теологические курсы и учебные конференции под ее эгидой запрещаются».
Термины «распускается» и «запрещаются» толковались однозначно. Но некоторые члены Исповедующей церкви были юристами, например старший брат Бонхёффера и двое его зятьев, один из которых работал в Министерстве юстиции. Адвокаты всегда чуют промахи, и здесь тоже удалось найти лазейку. Хотя семинарии Исповедующей церкви были объявлены незаконными, немецкие законы все еще позволяли организовать так называемые коллективные пастораты. Это был более неформальный вид обучения: священники из разных церквей одного географического региона вместе руководили и обучали пасторов-учеников. И кто знал, посещают эти ученики семинарские классы, проводимые Бонхёффером и другими пасторами Исповедующей церкви, или нет?
Под давлением Гиммлера три семинарии проповедников были закрыты. Три другие преобразовались в коллективные пастораты — и в том числе семинария Бонхёффера. Ему пришлось искать новое помещение. В результате он переехал на 160 километров дальше по побережью. Учеников разделили на две группы по десять человек. Они жили в шестидесяти с лишним километрах друг от друга в городе Кёслин и усадьбе Гросс-Шленвиц. Бонхёффер и Бетге постоянно ездили туда-сюда. Бонхёффер называл это «кочевой жизнью». Рояль он бросил. Мебель, книги и записи для фонографа в результате постоянных переездов частично потерялись, частично испортились. И все же у Бонхёффера был коллективный пасторат, и занятия начались в первую неделю декабря. Прямо перед открытием он получил письмо от Карла-Фридриха. Брат писал, что родители потрясены закрытием семинарии в Финкенвальде и надеются, что Дитрих не станет более привлекать внимания правительства.
Бонхёффер ответил: «Мне жаль, что мама и все вы так сильно беспокоитесь… Конечно, никто из нас не горит желанием оказаться в тюрьме. Но если придется, мы сделаем это — во всяком случае я надеюсь — с радостью, поскольку цель наша высока и достойна».
В конце ноября 1937 года мюнхенское религиозное издательство выпустило книгу «Хождение вслед». Для Бонхёффера это было великое событие. Один экземпляр с дарственной надписью («В знак братской благодарности!») он отправил Мартину Нимёллеру, который не смог встретить дар с радостью — шел шестой месяц его одиночного заключения в берлинской тюрьме Моабит. Против него выдвигали все новые обвинения — «откровенные нападки на государство», «выступления с агитационными речами» с церковной кафедры[157]. Нимёллер был одним из восьми сотен пасторов и прихожан Исповедующей церкви, которые в течение того года оказались в тюрьмах.
В начале января 1938 года около тридцати последователей Исповедующей церкви собрались в лютеранской церкви Далема, где находился приход Нимёллера. Среди них был и Бонхёффер. Очень скоро приехали гестаповцы. Всю ночь их допрашивали, правда без особой жестокости. То, что пастор Бонхёффер опубликовал новую книгу, никого не заинтересовало. Хотя никаких обвинений ему не предъявили, на его репутации появилось новое пятно. Ему уже было запрещено преподавать, а теперь он больше не мог появляться в Берлине и земле Бранденбург. К счастью, доброе имя отца все еще имело вес. Карл Бонхёффер сумел добиться послабления этих ограничений. Гестапо разрешило визиты в Берлин, но никакими церковными делами заниматься в столице пастор не мог.