На этот раз матрона Лепида подгоняла носильщиков еще нетерпеливее, чем тогда, когда торопилась на свидание с Флавием Скорпом. В голове патрицианки звучали слова болтливой сплетницы-соседки о том, как Мессалина смотрит на мужчин. Неужели ее маленький каприз, ее самовольность свели на нет плоды стараний стольких лет?
Когда в ранней юности честолюбивая дочь славного рода Домициев прибыла на гору Кармал к киммерийской сивилле, вещая старуха, по слухам, обитавшая у озера Аверон уже более тысячи лет, отложила неувядающую розу и, пристально вглядевшись в благородную римлянку, каркающим голосом пропела:
– Вещицы, что называешь своими, носишь ты не по праву. – Сухонькая ручка сивиллы поднялась в направлении прически пришедшей, плавно переместившись в область ее шеи.
Юная Лепида тут же догадалась, что речь идет о ювелирной паре, которую она надела, отправляясь к провидице. В ковчежце лимонного дерева с незапамятных времен в ее доме хранилась золотая булла [5] в полпальца величиной в виде крылатой девы с совиными лапами, попиравшими спины двух львов. В руках химера [6] держала серебряный знак двойной бесконечности, а голову ее украшали семь рогов.
Был в ковчежце и сработанный в пару к булле богатый гребень из серебра, золота и кости. Как и химера, гребень был необычайно хорош и формы необыкновенной. Серебряный лунный серп, искусно инкрустированный фигуркой обнаженной красавицы. Выточенное из кости тело женщины казалось живым, на поднятых вверх руках она держала золотой знак двойной бесконечности, точно такой, как у химеры. Золотые волосы ниспадали на молочно-белые плечи, а ноги деве заменяло золотое пламя, исполненное в виде семи извилистых, как языки огня, зубцов. Изумруды глаз смотрели на мир насмешливо и дерзко, алый коралловый рот улыбался самоуверенной улыбкой.
Ковчежец со всем содержимым достался предкам патрицианки от родственника – легата, по указанию которого римские воины стерли с лица земли храм иудейского царя Соломона. Солдаты нашли ковчежец в подземелье под храмом. Когда туда сунулись, из погреба вырвались огненные шары и сожгли первых смельчаков, рискнувших покуситься на запретное.
– Это наследство Гекаты, для дочери уготованное, – скрипела гекзаметром старуха. – Дитя, что родишь ты от брака с кузеном, дочерью Великой Темной Матери будет являться. В безлунную ночь яркие эллипсы вспыхнут на черном небе, и дочь Гекаты появится на свет. Станет дитя то царицею мира, будет над Римской империей волю вершить! Гребень дарует свободу ей делать, что хочет, булла придаст благоразумие в делах. Если отдашь ей лишь буллу, станет дочь Темной Богини богатой и знатной, но не познает свободы. Если же будет она обладать только гребнем, свобода ее будет безгранична, но что с нею делать, несчастная так и не поймет. Две эти вещицы уравновесят друг друга, одна без другой много бед принесет.
Пророчество сивиллы вселило в душу молодой патрицианки пусть смутную, но все-таки надежду. Давно она мечтала о царской власти, и если ей самой не доведется стать императрицей, роль матери правительницы Рима тоже весьма неплоха. Все случилось так, как предсказала вещунья. К Домиции Лепиде посватался двоюродный брат Мессала Барбат, до этого не проявлявший к кузине особого интереса, и знатная невеста тут же дала согласие на брак. Валерия родилась, когда в полночном небе над домом Барбатов сверкали и искрились пересекающиеся овалы. Девочка и впрямь росла диковинным цветком, сторонящимся материнской ласки. С раннего детства Валерия Мессалина стала требовать отдать ей буллу-химеру и лунный гребень, как будто точно знала, что украшения принадлежат именно ей.
Матрона Лепида не собиралась идти на поводу у дочери, рассчитывая вернуть вещицы из ковчежца не раньше, чем та подрастет. Своевольная малышка, не получая желаемое, срывала зло на безответных рабах, собственноручно бичуя их сыромятной плеткой, и часто доходило до увечий. Мать даже не пыталась влиять на необузданную дочь, ибо и сама видела, что рожденное ею дитя – квинтэссенция женского начала, страстного и темного, как сама Богиня Тьмы. В Валерии слишком много силы Великой Черной Матери, и укротить снедающий девочку внутренний жар смогут только булла и гребень. Но всему свое время. Пока дочь не выросла, Лепида сама будет владеть наследством Царицы Тьмы, используя себе на благо идущую от него небывалую мощь.
Высоко ценя свою избранность, матрона частенько советовалась с Темной Матерью, испрашивая у Гекаты ответ на тот или иной вопрос, касавшийся не только малышки Мессалины, но и прочих дел. С обращением к Гекате пришло и чувство уверенности. Домиция Лепида больше не боялась быть самой собой, отдаваясь первобытным желаниям и удовлетворяя обуревавшую ее похоть. При этом патрицианка была уверена, что дары Гекаты, которые она носила не снимая, не дадут ей попасться. Так было во время суда над Лепидой за прелюбодеяние с родным братом, Гнеем Домицием Агенобарбом. Император Тиберий, затеявший это судилище, настолько своевременно скончался, что не узреть в этом волю Гекаты было, по меньшей мере, неблагодарностью.
Поднявшись к Палатину, нубийцы завидели вдалеке черепичную крышу с ажурными бронзовыми акротериями. Непроизвольно прибавив шаг, они почти пробежали последние тысячу локтей и остановились у выкрашенных охрой и пурпуром внешних стен дома сенатора. Этот пышный особняк с многочисленными хозяйственными постройками простирался на многие и многие милле пасс [7] и выходил на улицу высоким забором, за которым шла своя жизнь.
Складка озабоченности залегла у матроны Лепиды между бровей, пока она, кивнув дворецкому, въезжала в ворота. Четыре дорические колонны с канелюрами, покрытые суриком, поддерживали верх карниза с цветочным орнаментом. Стену около двери украшал выписанный восковыми красками лаконский пес с предостерегающей надписью «Cave canem» [8] . Миновав мозаичный порог со словом «Ave» [9] , носильщики заторопились к особняку.
К левому крылу роскошного строения с колоннадой и высокими мраморными ступенями примыкал бассейн, за ним простирался обширный двор, хозяйственные постройки и жилища пяти сотен рабов, заботившихся о благе и удобстве всего лишь трех человек. С противоположной стороны располагался перистиль [10] , сообщающийся с садом. В зелени кипарисов и кустов олеандра виднелись часовни, за парком тянулись беговые дорожки стадиона, краснели черепицей покатые крыши конюшни и псарни. В саду журчали многоярусные фонтаны и повсюду белели мрамором прекрасные статуи, которых было на территории дворца сенатора никак не меньше, чем деревьев.
Бережно поставив носилки на невысокую подставку, невольники, отирая ладонями пот с запыленных лиц, тут же переплели ноги и, тяжело дыша, опустились на каменные плиты. В калитке показалась раскрасневшаяся от жары Хлоя, спешащая следом за лектикой хозяйки. Откинув полог, рабыня подала матроне Лепиде руку, помогая сойти на землю. Лепида с досадой посмотрела на гречанку, как будто видела в чем-то ее вину, и, продолжая хмуриться и поигрывать плеткой, проследовала в вестибюль, а затем и в атрий.
В главном зале дома на алтаре перед фигурками пенатов и ларов [11] стояла бронзовая чаша, напоминая по форме девичью грудь, поставленную на сосок. От фитилей, сплетенных из белого виссона, поднимался благовонный дым. Лепида специально добавляла в масло лаванду, чтобы дом пропитался ее терпким ароматом. В дыму колебались деревянные, потрескавшиеся от времени лица божеств, покровителей рода. Дальше в ряд висели восковые маски предков, которые благодарные потомки, гордые родством, несли перед собой во время праздничных шествий.