Цены неизбежно росли. За шесть месяцев, к маю 1347 года, цена пшеницы удвоилась, и для бедных даже отруби стали слишком дороги. В апреле 1347 года 94 000 жителям Флоренции выдавалась ежедневная порция хлеба; власти приостановили взимание мелких долгов и распахнули ворота тюрем для всех, кроме самых опасных преступников. Считается, во Флоренции 4000 человек умерли либо от недоедания, либо от болезней, которые, если бы не плохое питание, определенно не были бы смертельными. И это притом, что из всех городов Италии Флоренция, с ее богатством, сильной и передовой системой управления и сравнительно высоким уровнем образования и гигиены, была лучше всего подготовлена справляться с проблемами голода и болезней.
Финансовые трудности во Флоренции и Сиене, которые усугубила – но не создала – проблема в сельском хозяйстве, ухудшили ситуацию еще больше. В 1343 году крупный финансовый дом Перуцци был объявлен банкротом, в 1345-м за ним последовали Аццайоли и Барди. К 1346 году только одни флорентийские банкирские дома потеряли 1,7 миллиона флоринов и практически каждый банк и купеческая компания испытывали трудности. Это была беспрецедентная экономическая катастрофа. Даже если бы зерно имелось в достатке, города Тосканы едва ли смогли бы найти деньги, чтобы купить его.
Последним и, возможно, самым опасным элементом этой мрачной картины был политический разброд, почти непременный спутник Италии XIV века. Как сказал профессор Каггесе[37], там не было «событий всемирной важности», только многочисленные «локальные драмы». Эти драмы превратили Италию в кровоточащий клубок яростных и, как казалось, бесконечных распрей. Гвельфы боролись с гибеллинами, Орсини – с Колонна, Генуя – с Венецией, Висконти со всеми, а немецкие мародеры охотились за тем, что осталось. Рим был деморализован после исчезновения папы, плененного в Авиньоне, и потрясен восстанием Риенцо. Флоренция только что пережила восстание Брандини.
Неаполь пребывал в смятении из-за похода Людовика Венгерского, явившегося мстить королеве Иоанне за смерть своего брата.
Для знати и вояк это было, по меньшей мере, развлечением с ореолом романтики и шансом захватить добычу. Для простых людей в этом не было ничего, кроме отчаянного страха и катастрофической неуверенности, что может принести будущее. То, что было спорным для Европы в целом, для Италии стало истинной правдой. Физически люди были не в состоянии противиться внезапной свирепой эпидемии, а психологически приготовились безропотно и смиренно ждать катастрофы. У них не осталось воли, чтобы бороться. Кто-то мог даже подумать, что они рады, что всем их проблемам пришел конец. Однако говорить о коллективной жажде смерти означало бы перейти в мир метафизики. Хотя если где-то и были люди, имевшие право отчаяться, то это были итальянские крестьяне середины XIV века.
«О, счастливые потомки, – писал Петрарка о Черной смерти во Флоренции, – которым не придется пережить такое ужасное бедствие и которые будут смотреть на наше свидетельство как на предание». С Флоренцией Черная смерть ассоциируется больше, чем с любым другим городом. Эта связь настолько сильна, что в рассказах современников и даже в более поздних историях ее иногда называли «Флорентийская чума». Отчасти это происходило потому, что в тот период Флоренция была одним из крупнейших городов Европы и определенно первым из них, в полную силу ощутившим на себе эпидемию, отчасти потому, что там чума бушевала с исключительной силой, гораздо сильнее, чем в Риме, Париже или Милане, и, как минимум, с такой же силой, как в Лондоне или Вене. Но больше всего Флоренция заслужила свою известность тем, в какой форме были описаны ее страдания. В своем введении к «Декамерону» Боккаччо написал то, что, несомненно и заслуженно, стало самым известным рассказом о Черной смерти и, вероятно, самым знаменитым рассказом очевидца о чуме, независимо от эпохи. В этой книге уже появлялись несколько предложений из этого рассказа, но никакой рассказ о Черной смерти не был полным, если не процитировать его более объемно.