Чертополох и терн. Возрождение веры

Провансальская поэзия трубадуров известна Италии и прежде; итальянцы (мантуанцы, сицилийцы, неаполитанцы) ехали в Прованс, становясь частью этой поэтической культуры. Данте встречает в Чистилище трубадура мантуанца Сорделя, а в Аду Данте видит другого трубадура – Бертрана де Борна. Петрарка столь тесно узнает провансальских поэтов, что перечисляет их в «Торжестве любви» (четвертом из «триумфов»), – уже свободно смешав провансальцев и итальянцев, для Петрарки очевидно их тождество:

И проходили строем несвободным
Влюбленные, которым нет числа,
Сплоченные наречием народным;

И Беатриче вместе с Данте шла,
Сельвиджа вместе с достославным Чино,
Не первым шел Гвиттон, исполнен зла;

Два Гвидо, славой гордые старинной;
Шли сицилийцы чуть ли в не в хвосте,
Последние в той веренице длинной.
Как прежде, в человечной чистоте
Сепуччо с Франческином; следом смело
И величаво шествовали те,

Кто пел по-своему весьма умело.
Прославленный в своем родном краю,
Их возглавлял Арнальдо Даниелло и т. д. —

еще много имен[3].

Сам Данте вряд ли захотел бы попасть в такой список: сирвенты трубадуров не соответствуют гражданскому пафосу Данте. Трубадуры – рыцари, их поэзия есть поэзия войны, Бертран де Борн – подстрекатель феодальной резни, как и Бернарт де Венатдорн, участник и певец Крестовых походов. Амур, воспетый трубадурами, и Амор Данте – по видимости, одно и то же божество, образ горящего сердца можно найти и у трубадуров; но эти боги призывают к противоположным вещам. Данте рассуждает о такой организации Европы, которая сулит вечный мир; для общей империи надо пожертвовать амбициями князей, последняя часть трактата «Монархия» говорит о том, что локальные правители должны подчиниться воле божественного разума, воплощенного в императоре. Это план вечного мира; а трубадуры воспевают перманентную войну междоусобиц, то, что Данте презирает. Эстетика Прованса питается раздробленностью Европы; автономность феодов – условие существования провансальской эстетики. Синтетическая культура Авиньона, удаленного от Столетней войны, выбранного для идеологического эксперимента, – наследует романтику провансальских войн (барселонские, генуэзские, тулузские, анжуйские притязания), поэтику рыцарского эпоса, воинский этикет княжеских дворов. Гуманист Петрарка рыцарственность и триумфальность в своей поэзии пестует.

Биография Петрарки зарифмована с дантовской сознательно. Оба – изгнанники; правда, Петрарка не был изгнан: изгнали его отца. Возлюбленная Петрарки Лаура фантомным бытием напоминает Беатриче, обе дамы умерли прежде, чем тексты в их честь были окончены. Призрачное бытие схоже, но при этом Беатриче – воплощенная совесть, вразумляет поэта, в этом суть образа. Петрарковская возлюбленная – призрак, никаких проявлений ее сущности не предъявлено. Так же нет надобности верить провансальским трубадурам в том, что их Донна воплощает совершенство мира. Ниже – сонет Петрарки, обращенный к Симону Мартини, нарисовавшему портрет Лауры, в подстрочном переводе:

3

Перевод В. Микушевича.